Продолжение следует - Наталья Арбузова Страница 23

Борису снится, что не где-нибудь, а в Германии у него есть трое братьев по отцу. Двоих он видит ясно: один черен точно мурин, другой костист и обтянут кожей, ровно дикий гусь. Третий непонятен. Покойный отец Бориса, осторожный начальник планового отдела в мукомольном! научно-исследовательском институте, не грешил ни сном ни духом. Тем более в Германии, куда нога его не ступала. А утром над ухом у Бориса запищало. Пришла эсэмэска: «Согласен Вика сука ищу Бориса Игорь». Искомый Борис вычислил Игоря, звонит. В кабинете по соседству с операционной раздался записанный Игорем вопль роженицы. Дремавшая медсестра вздрогнула, но успокоилась, услыхав: «Алло, дежурный хирург слушает». На том конце голос полупридушенной мышки: «Это Борис». – «Скажи, блин, адрес. Сейчас подъеду».

Ползет в пробках, чертыхается, дергает сцепленье. Плохая у Игоря машина. Надо бы хуже, да некуда. Он работает в ментовском госпитале за служебную квартиру, которую ему, приехавшему «из» Украины, дали три года назад. Теперь там живет его бывшая супруга, сварливая хохлушка, с его же пятилетним сыном. Зловредная жена соображать должна: ведь может так случиться, что не на кого злиться. А жёны ментов не считают нужным доплачивать ему, хирургу, спасающему жизнь их мужей. Их мужья сами спасают общество от бандитов, рискуя жизнью. По понятиям Игоря вполне справедливо, чтоб его, Игоря, кормила накрашенная пройдоха Вика. Так ей и надо. Ну, а поэт? кому он сейчас нахрен нужен? При советской власти – да, они хоть воспевали. Дело нелегкое: воспевать-то было нечего. А теперь? издают за свой счет никому не нужные книжки. Всучивают их в подарок таким же дуракам, те выбрасывают навязанные с дарственной надписью книги на помойку. Срам да и только. Всё это в слезах рассказала Игорю Вика, когда он ее хорошенько потряс. Краска капала с ее ресниц. Было очевидно – бабенка говорит правду. Но мужская солидарность копошилась в сердце Игоря. Может быть, когда мы выйдем из состояния лихорадочного зарабатыванья денег… Хотя вряд ли - Америка вообще не вышла. Может, сработает инерция уваженья к великой русской литературе? но причем тут этот неудалый еврей? Честно говоря, Борисовы стихи, те, что на диске, Игорю не понравились. И на посмертную славу надежда плоха. Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, блин. А в 2029 году на нас налетит метеорит. Вот тебе и великая русская культура. И вообще теперь без раскрутки ничего не делается. А раскрутка стоит денег. Так на кой Игорю сдался этот курчавый графоман? лишняя головная боль. Жив Борис – и слава богу. Остается еще загадка поврежденных замков. Но это не его, Игорева, печаль. Тоже нашелся Шерлок Холмс. Нет никаких оснований взваливать себе на плечи слабака-стихоплета. Пишут, блин. Издаются, их мать. Голодают. Ради чего? Ей-богу, кабы не пробка, повернул бы назад. Тут промежду двух домов Игорь увидел гребущего снег человека с кудрявой почти седой бородой и мировой скорбью в глазах. Он. Приехали.

Борис не ждал от свиданья ничего хорошего. Сейчас Викин дружок начнет взыскивать с него, Бориса, деньги, которые он, Борис, должен Вике. Таковой долг имелся, и довольно давно. Еще и прибьет. Что он сам, Борис, может кого-нибудь прибить, ему не приходило в голову. Он был идеальный Пьеро. Человек, получающий оплеухи – по меланхолическому своему темпераменту. Незнакомец остановил машину при въезде в их двор. Бибикнул ему, Борису. Вышел, хлопнул дверцей. И тут перед Борисом ясно встали три его брата из Германии, то есть из сна. Вот этот и был третьим. Он ткнул в снег лопату и обнял Игоря с таким жаром, что тот растерялся, но всё ж кивнул на лопату: дескать, не забудь. И они пошли в обнимку к чернявому брату Фаруху.

Фарух вкалывал на своем участке, возле музыкальной школы. Борис ткнул в куртку Игорю и сказал: «Мой племянник». Это означало: мы с ним одной крови, он и я. Натяжка: Игорь был стопроцентно русским, насколько это возможно после трехсотлетнего татаро-монгольского ига. Борис же был стопроцентным евреем, насколько возможно после многолетних крестовых походов. Но для Фаруха такого объясненья было достаточно. Лопату на пле-чо! и в подвал. Серегу прихватили по дороге.

У Игоря с собой было. Как-никак после трехмесячного столованья у ругаемой всеми словами Вики он был просто богач. К тому же с утра прихватил у нее из холодильника пару паштетов да два лаваша из хлебницы. Сели. Завируха-метель опять поднялась за низким окошком. А здесь – теплые трубы на всю пятиэтажку и неподпиленный стол. И одна сетчатая кровать, на которой уместились трое мужиков, а Фарух на корточках. Сколько ему ни говорили – де на корточках неудобно – он только пожимал плечьми. У них это национальная поза. Сидишь на собственных пятках, отдыхаешь. Фарух слушал как дитя, раскрывши рот, про стрельбу по ночам, про раненых ментов – и даже забывал есть паштет. Снегом завалило уже половину подвального окна. Завтра придется поднять решетку, доставать снег. Нет усталости , нет забот впереди. Есть только бесконечное счастье теплого укрылища и присутствия драгоценных товарищей. Игорь никогда не был бездомным, но сейчас проникся. Подвал казался ему настоящим раем, к Вике совсем не хотелось. На кой она сдалась. Сын Игоря, трое сыновей Фаруха – всё было далёко. Что за полчаса езды на машине, что за три часа полета. А снег завалил уже три четверти окна. Не выдавил бы стекла. Ну, тут уж надо положиться на единого сущего бога. Фарух помолился по-своему, и стали укладываться: на кровать, под кроватью и возле кровати. Вика позвонила, Игорь ответил: дежурство, блин. Борис мяукнул в трубку. Вика подумала: Игорь с дежурным санитаром напились медицинского спирту. Погасили свет. Борис читал: «В глубокой теснине Дарьяла». Телевизор бездействовал. Если бывают часы счастья, то вот это был такой час.

Чудеса: всем приснился один и тот же сон. Будто снег пошел в обратную сторону, с земли на небо. Сам убрался, и грести его не пришлось. Было очень красиво, когда к небу поднялась вьюжная стена. Небо глотало и глотало летящий к нему снег, образуя пузатые тучи да поскорей прогоняя их прочь. Вот так бы и все заботы.

Игорь собирался в госпиталь. Там и побреюсь – голову тоже. Там и помоюсь. Там мне и белье даст санитарка, которой я сына спас. Всё даст, включая носки. У ней целый склад моего белья. На кой мне эта Вика. До чего ж отвратительны нам женщины, если сходишься с ними из невинной корысти. Заеду заберу вещи - и привет. Фаруха он видел, садясь в машину, но даже не подумал спросить позволенья привезти свое барахло. Снег всё падал – с неба на землю, а не наоборот. Борис передвигал его большой железной лопатой и писал в голове стихи – о бесконечной беспочвенной нежности и своенравной насущной свободе. Редчайший случай – стихи у него в теперешней трудной жизни не писались. Небо сомкнулось с землей в единое месиво. На Борисе образовалась вторая куртка – из снега. Фарух защитил стекло подвального окна выпиленной по размеру фанеркой – и успокоился.

Игорь заехал днем к Вике – ее не было. Забрал вещи, даже не оставив записки. Закинул их к Фаруху (безо всяких объяснений) и пошел искать техника-смотрителя. Нашел. Вгляделся в суровое лицо, улыбнулся. Похожа на госпитальных санитарок. Улыбка вышла искренней и была принята – Игорю повезло. Еще ни слова не сказав, вынул из дипломата бутылку. Реакции отторжения не последовало. Даже не заперев кабинета, женщина достала из шкафа стаканы и стала слушать, чуть пригубив из своего. Про ночные дежурства, про раненых ментов, про служебную квартиру, про крикливую жену. Про Вику и ее магазинчик, где торгуют круглосуточно неведомо чем. Про Бориса, Фаруха и Серегу. Тут Анна Степановна (так ее звали) спросила: «А Серега – это кто?». Игорь раскололся. Рассказал и про архангельского бомжа, и про клетку с висячим для понта замком, и про подвал с теплыми трубами – они еще всё время лопались. «Надо же, - удивилась Степановна, - обвели меня вокруг пальца. А я ведь, когда потоп был, ходила в подвал сорок девятого дома. Там еще столик стоял подпиленный со всяким тряпьем. Фарух сказал – трубы укрывать. Ни фига себе. Так что вы хотите?» - «Нам бы еще комнатушку рядом с Фарухом… там электрики. А электриков к сантехникам в тридцать четвертый». – «Расписал как размазал. Ладно, переселю таджиков-электриков к таджикам-сантехникам. Набьют еще полок, доски я дам. Скажи Фаруху – я распорядилась». Игорь положил на стол большую коробку конфет и расцеловал в обе щёки техника-санитарку, типовой образчик одинокой пятидесятилетней русской женщины.