Молчание - Сюсаку Эндо Страница 23

В солнечном свете его улыбающееся лицо казалось особенно плоским, и Родригесу вспомнились статуи Будды, которые он видел в Макао. В лике Будды незаметно живое движение чувств, которое он привык видеть в изображениях Христа. Стояла полная тишина, только громко жужжали мухи, целым роем кружась то над узниками, то над самураем.

- Мы вовсе не гневаемся на вас. Хотелось бы, чтобы вы это поняли. Подати вы платите исправно, на государственных работах тоже трудитесь усердно - с чего бы нам понапрасну сердиться на вас?.. Уж кто-кто, а мы, чиновники, знаем, что крестьяне - оплот страны.

Жужжали мухи, шелестел веер, которым обмахивался старик, откуда-то издалека ветерок доносил кудахтанье кур. Это и есть допрос? - недоумевал священник, опустив глаза в землю. Неужели перед пытками все мученики слушали такие же притворно-ласковые слова? Он ждал страха, но, странное дело, страха не было. Пытки и смерть казались чем-то далеким и невозможным.

- Мы дадим вам время подумать и надеемся получить разумный ответ. - Разговор был окончен, с лица старика исчезла притворная улыбка, ее сменило выражение высокомерной алчности - совсем как у китайских купцов в Макао.

Сидевшие в кустах стражники встали.

- Пошли! - раздалась команда.

На поднявшегося вместе со всеми священника старик взглянул, сморщив лицо, как обезьяна. В его взгляде впервые блеснула ненависть.

- А ты... - крикнул он, выпрямившись во весь свой крохотный рост и положив руку на эфес меча. - Останься!

Слабо улыбнувшись, Родригес снова опустился на траву. Этот карлик, выпятив грудь, как бойцовый петух, явно старался не ударить в грязь лицом перед чужеземцем в присутствии арестантов. «Обезьяна... - усмехнулся Родригес. - Вылитая обезьяна. И незачем хвататься за меч и принимать такой воинственный вид! Я не собираюсь бежать».

Он проводил взглядом пленников, поднимавшихся по склону; они вскоре исчезли из виду. С горечью он прошептал:

«Hoc Passionis tempore, Piis adauge gratiam [22]... Господи! Не посылай им испытаний сверх меры! Они не выдержат новых мучений. До сих пор у них хватало терпения. Терпели всё - непосильные подати, тяжкий труд, нищенскую полуголодную жизнь. Так неужели Ты пошлешь им еще новые испытания?»

Старик-самурай поднес ко рту сосуд с водой и сделал несколько мелких глотков, запрокинув голову, как пьющая курица.

- Я не раз беседовал с разными падре, - сказал он совсем другим, даже каким-то заискивающим тоном. - Вы понимаете по-японски?

Легкое облачко ненадолго скрыло солнце, в лощине потемнело, среди травы громко застрекотали молчавшие до сих пор цикады.

- Мужичье - дураки. Но их жизнь или смерть, падре, целиком зависят от вас. - Родригес не очень понимал, куда клонит хитрый старик, но было понятно, что он старается заманить его в западню. - Простолюдины не способны думать своей головой. Толку от них все равно не добьешься. Но если вы скажете одно маленькое словечко...

- Какое словечко? Что я должен сказать?

- «Отрекаюсь»... - Старик с треском захлопнул веер и усмехнулся. - «Отрекаюсь», вот что...

- А если я откажусь? - со спокойной улыбкой сказал священник. - Тогда вы меня убьете?

- О нет, нет! - Самурай грустно вздохнул. - Ни за что! Тогда эти олухи стали бы упорствовать еще больше. Мы уже допускали подобные ошибки - и в Нагасаки, и в Омуре. Христиане - народ упрямый.

Старик тяжело вздохнул, но было понятно, что все это - сплошное притворство. Родригес испытывал даже своеобразное удовольствие, поддразнивая эту маленькую обезьяну.

- Как истинный падре, вы должны проявить милосердие к этим крестьянам,..

Родригес невольно улыбнулся. Какая наивная, детская логика! Неужели он надеется этим чего-то добиться?.. Увы, Родригес совсем не учел, что его собеседник столь же по-детски впадает в ярость, потерпев поражение в споре.

- Итак?..

- Казните меня одного... - пожал плечами священник, насмехаясь над самураем.

На лице японца выразилась гнев и досада. С неба, затянутого тучами, донеслись далекие раскаты грома.

- Ну что ж... Они будут очень страдать - из-за вас!

* * *

Его втолкнули в хижину. Сквозь плетеные стены, поставленные прямо на голой земле, проникали, как нити, солнечные лучи. Снаружи доносились голоса стражников. Куда они увели христиан? Те исчезли, как в воду канули. Обняв колени руками, он сидел на земле и думал о Монике и одноглазом. Потом ему вспомнилась деревня Томоги - О-Мацу, Итидзо, Мокити, - и сердце сжалось от боли. Будь у него время для размышления, хотя бы одна минута, - он мог бы благословить этих несчастных крестьян... Но он даже не подумал об этом. Это означает, что он утратил спокойствие духа. Он даже забыл спросить у них, какое нынче число, какой день, какой месяц... Даже об этом он позабыл. Он потерял чувство реальности, ощущение времени и сейчас не смог бы даже сказать, сколько дней прошло после Пасхи или какой нынче церковный праздник...

Четок у него не было, и он стал повторять «Pater noster» и «Ave Maria», загибая пальцы, но как вода проливается из уст тяжко больного, так и молитва не достигала сердца. В сущности, его больше занимали стражники, болтавшие под дверью хижины. Чему они так радуются? Мысли его вновь возвратились к освещенной оливковой роще, к людям, державшим пылающие черным пламенем факелы, равнодушные к судьбе Иисуса. Те стражники тоже были людьми. И тоже были безразличны к судьбе другого человека... «Истинный грех, - подумал он, - это вовсе не ложь, не кража. Грех - это равнодушие, позволяющее одному человеку попирать жизнь другого, нимало не думая о тех муках, что он причиняет...» И тут молитва зазвучала из самых глубин его сердца.

Внезапно на прикрытые веки упал луч света. Кто-то осторожно, стараясь не шуметь, приоткрыл дверь. Родригес успел поймать устремленный на него взгляд узеньких, недобрых глаз. Но, когда он поднял голову, человек мгновенно исчез.

- Говоришь, он ведет себя смирно? - спросил незнакомый голос у стражника, только что заглядывавшего в дверь. В ту же минуту дверь отворилась. В потоке света, хлынувшем в хижину, возникла фигура самурая - не того старого, а другого, без меча.

- Сеньор... - позвал он.

Он говорил по-португальски. С причудливым акцентом, с запинкой, но сомневаться не приходилось - то был безусловно португальский язык.

Родригес вслушался - да, в его речи встречались ошибки, но смысл сказанного был совершенно ясен.

- Не удивляйтесь, - продолжал незнакомец, - в Хирадо и Нагасаки много переводчиков. Но вы, падре, свободно владеете японским? Угадайте же, где я выучил португальский? - Он болтал, не дожидаясь ответа и непрерывно обмахиваясь веером, так же, как давешний самурай.

- Стараньями португальских падре в Ариме, в Амакусе, в Омуре были созданы семинарии. Но это вовсе не означает, будто я - вероотступник... Да, я крестился, но, разумеется, с самого начала не собирался стать монахом и вообще христианином. В наше время для сына рядового неимущего самурая только учение - путь к преуспеванию.