Дорога в снегопад - Антон Уткин Страница 23

Через какое-то неисчисленное время, ощущение которого Алексей утерял моментально, почти с первым же взмахом косы, будто рывком взметнулось в зенит каленое солнце, и трава стала быстро обсыхать. Косить стало трудней, лезвие то и дело скользило по стеблям, отчего срезанными оказывались только верхушки, и приходилось снова заводить косу, чтобы убрать стерню, и эти ненужные, лишние движения отнимали силы. То и дело Алексей отрывал глаза от искромсанной травы и бросал короткие вороватые взгляды на своих сотрудников, но они им не интересовались и свободно, даже, казалось издали, легко ходили своими путями. Алексея выручало лишь то, что и Вася, и Николай часто останавливались покурить, и тогда кое-как, но силы его восстанавливались. «Основанием, которое дает право на защиту от страданий, — косил он, — является способность страдать…» «Основанием, которое дает право на счастье, — подрезало лезвие тугие стебли, — является стремление к счастью». И только эти заклинания помогали не сбиться с установившегося ритма.

Как потом выяснилось, делянку они срезали без остатка к половине третьего.

Алексей вытер лезвие косы пучком травы и медленно пошел по полю, озирая дело своих нескладных рук. Его полосы, кривые, ломаные, как насмешка, корчились между ровными стежками Васи и Николая.

— Ничего, сойдет, — утешил подошедший сзади Вася. — Пошли-ка, это самое, — загадочно добавил он, — умоемся.

У забора на столовой клеенке уже лежали несколько крупных яиц, зеленый лук, соль в захватанном деревянном туеске, кусок серого сала и косо стояла покрытая испариной трехлитровая банка с синеватым молоком.

— Молоком запивать? — с сомнением спросил Алексей.

— А ты попробуй, — предложил Николай.

Алексей принял из его рук стограммовый граненый стаканчик с самогоном и огромную, полулитровую, наверное, белую эмалированную кружку с молоком настолько холодным, что от него сводило зубы.

— Палит хорошо, — заметил Николай, наливая по второму разу. — Ворошить-то сегодня будешь?

Вася, прищурившись, озирал скошенное поле.

— Да може попозже с бабкой выйдем, — раздумчиво сказал он, окунул в свой стаканчик указательный палец, взял зажигалку Алексея, и на несколько секунд палец обволокло сумасшедшее синее пламя.

— Не меньше пятидесяти, — удовлетворенно констатировал Вася.

— Как на ваш взгляд, — завязал Алексей разговор, когда хмель дошел до головы и немного качнул пространство, — лучше стало жить по сравнению с девяностыми?

— И-и, — вскинулся Вася, — разговору нет. Пенсии-то не видели.

— А сейчас какая у вас?

— Две семьсот, — ответил тот, веско произнеся эти два слова.

— Две семьсот? — переспросил Алексей. Его железнодорожный билет сюда стоил дороже. — А можно разве на такие деньги жить?

— Когда все свое, — заключил Вася, помедлив, — то и можно. Мои две, да бабкины две — на хлеб хватает. Да махорка вот моя, — дотронулся он черным пальцем до красной «Примы».

— Можно? — спросил Алексей.

— Кури, — разрешил Вася и выбил ему сигарету.

Алексей прилег на локоть и окутался клубами густого, едкого дыма. Тысячи звуков накладывались друг на друга: осторожно кудахтая, лениво гребли куры, едва слышно бормотала листва, шептались травы, — все это воздвигало над землей радостный, ликующий гул жизни — и сосредоточенный и безмятежный в одно и то же время. Иногда слух кололо визгливое жужжанье мухи, закладывавшей стремительный вираж вокруг головы. Взбитые перины облаков, строго держа дистанцию, лениво плыли на разных высотах по синему небу.

— Раньше цель была, — подал голос Николай. — Коммунизм. А сейчас — так. Каждый сам по себе.

— Да разве ж в коммунизм сильно верили? — усомнился Алексей.

— Верили не верили, а цель была, — упрямо сказал Николай. — Смысл был какой-никакой. А без смысла русский человек вразнос идет. Жить не хочет. Не получается жить-то, слышь. Смысл ему нужен.

И хотя не слишком веселый разговор вели эти люди, лежавшие на траве, солнце сияло столь ослепительно, лучи его проливались столь щедро, что беды, о которых тут шла речь, казались легкопреодолимыми. Это была словно улыбка земли, настолько чистая, открытая и доброжелательная, что благодать как бы призывала не к рассуждению, а к созерцанию. Алексей ни о чем не думал, а ощущал себя просто частью этой земли, без возраста, без фамилии, и хотелось, чтобы так было всегда. Большего братства, чем то, которое ощущалось сейчас между этими тремя людьми, нельзя было себе представить, большей свободы, чем испытывал в эти минуты Алексей, ему было не нужно, и был он по этим ощущениям как-то равен в чем-то главном и сам себе, и этим людям, только слова для обозначения этого главного совсем не находилось. Алексею захотелось поделиться с ними чем-то самым сокровенным, но сокровенное на ум не шло, и он сказал:

— Скоро наука так сделает, что, может, и умирать никто не будет. До двухсот лет можно жить будет.

И они оба внимательно посмотрели на него и согласно, степенно кивнули, хотя едва ли даже поняли, о чем он им сказал, просто признавая за ним право на высказывание.

— А на что оно — до двухсот? — как-то неуверенно, но деликатно, чтобы не обидеть Алексея, спросил Николай. — Тут с полетами своими что делать не знаш.

* * *

Вернулись они с Антоном в Москву почти одновременно: Антон — двенадцатого августа, а Алексей четырнадцатого. Надо было звонить Кире и Юле из компании «Cloudwatcher», в мероприятии которой он согласился поучаствовать с легкой руки Антона, но Антон уже вознаграждал себя за перенесенные труды своим традиционным способом, и Алексею поневоле пришлось на некоторое время отложить встречу с ними. Это оказалось и кстати, потому что Алексею требовалось какое-то время, чтобы как-то уложить в голове свои впечатления.

Антон сидел на кухне за столом, опершись на локти, и загар его под влиянием уже выпитого как-то позеленел. У стены аккуратно стоял целый выводок пустых пивных бутылок. Алексей присел к столу, повертел в руках погнутую пробку. Антон наблюдал за ним не то чтобы настороженно, а несколько презрительно. На кухне, несмотря на настежь открытые окна, держался кислый запах пива.

— Каждое похмелье — это переоценка ценностей, — заметил он, предваряя этим замечанием ненужные ему вопросы и не желая, по-видимому, вдаваться в обсуждение своих бурных отношений с алкоголем.

— А одной кружкой ограничиться нельзя? — все же поинтересовался Алексей. — Или ты не сможешь тогда остановиться?

— Да я смогу остановиться, — усмехнулся Антон, — я просто не захочу тогда останавливаться. Прецедент-то уже есть.

— Разве ты не можешь выпить один бокал? Ради вкуса.

— Нет, — Антон рассмеялся. — Ради вкуса не могу. Я считаю, что это оскорбление алкоголя, если ты пьешь ради вкуса.

Алексей подумал, что сегодня, в сущности, он готов разделить этот благородный взгляд.