Крокозябры - Татьяна Щербина Страница 23

— А Ленка сегодня сказала: «Не беда, что страшненькая, подмазалась бы, приоделась, и вперед».

— Естественно, ты гораздо красивее, она завидует.

— А мальчишки за ней бегают, не за мной.

— Так она ж себя ведет как проститутка, вот и бегают, а у тебя — достоинство, ум, умных женщин вообще не любят, — мать тяжело вздохнула.

— И что, меня никогда не полюбят? Я буду умным и никому не нужным синим чулком, — разговор происходил вскоре после Фелиного четырнадцатилетия, которое она встретила, как обычно, в кругу маминых коллег, очень ее ценивших (она давала им заработок), а всеобщие Новый год и елка были лишь антуражем персонального Фелиного праздника. Шампанским чокались за то, чтоб наступивший год был лучше кошмарного предыдущего и чтоб для Фели он стал счастливым, как ей и предначертано ее именем.

— Феля, давай начистоту. Сейчас ты не очень красива — на отца похожа, но это же переходный возраст, все через это проходят.

— Какой переходный, мама! Вон Настя уже родит в этом году, да и в одиннадцать лет теперь рожают, ты же видела по телевизору, а я — переходный?

— Это патология, чему ты завидуешь? Лучше скажи: кроме тебя в классе есть отличницы?

— Нет, — Феля ответила неуверенно, оценки были в их среде не главным, и точно она не помнила.

— А знаешь почему?

— Ну… я самая умная, хотя они самой умной считают Дашу.

— Хочешь, скажу, почему ты отличница? Потому что за оценки надо платить. Учителя же с голоду умрут иначе, понимаешь? А я могу платить и плачу. Это, Феля, называется капитализм. В наше время главное — иметь деньги, чем больше, тем лучше, и я научилась их зарабатывать — думаешь, это было так просто? И тебе, чтоб стать счастливой, нужно прежде всего научиться зарабатывать. Остальное приложится.

— Любовь приложится? — Феля вспыхнула. — Вот уж что ни за какие деньги не купишь.

— Купишь. За деньги все купишь. Станешь богатой — вокруг тебя будет сонм поклонников, выберешь по душе, а будешь бедной — никто не подойдет, будь ты хоть Джулией Робертс. Ты, кстати, того же типа. Меня вот всегда считали красивой — и что толку? Влюблялись, лежали штабелями, как говорили в мое время, и…

— И что? — Феля мечтала о штабелях больше всего на свете.

— И ничего не получалось. Женщине нужно внимание, нежность, забота, понимаешь? Не две недели, а все время.

— А что через две недели? — Феля заинтересовалась.

— А то, что тебя присваивают, начинают требовать. Но саму тебя замечать перестают. Говорят, есть и другие мужчины, не знаю, может, тебе повезет. Не может, а обязательно повезет, ты — Фелиция!

— Я бы даже хотела, чтоб от меня чего-нибудь требовали, — вздохнула Феля.

На выпускном балу у нее было самое красивое платье, как у невесты. «Очень дорогое, — сказала мама. — Но оно тебе еще пригодится». И ее пригласил на танец одноклассник, будто впервые ее увидевший, и они целовались.

На следующий день Феля взяла оставшуюся неиспользованной школьную тетрадку и написала печатными буквами: «Книга счастья». Подумала и продолжила: «Запись первая. Я целовалась. 23 июня 2003 г.».

Она поступила на экономику, само собой — за ней будущее. С сокурсницами подружилась, никто ее не дразнил, а мальчики — мальчики величественно проплывали мимо, как круизные корабли. Они были глупее и ленивее девчонок, а вели себя страшно высокомерно. Обсуждали модных экономистов, котировки, фьючерсы, а Феле экономика в голову не лезла — ни в какой ее части. Зато она запойно читала художественную литературу и могла «задавить интеллектом», как советовала ей образовавшаяся подружка. Из литературы Феля выносила суждения о времени. Прочла «Бесов» — понятно же, что после такой книги революция неизбежна. Крысиная, из подполья вылезшая революция, с «пятерками» заговорщиков, системными предательствами, а главное — с такими вот людьми, которые жили в XIX веке: злыми и дремучими, как в пьесах Островского, Грибоедова или в «Господах Головлевых», забитыми, наглыми, жадными, как у Гоголя, гламурными подражателями Европе, как в «Войне и мире», как метросексуал Онегин, скучающими и завистливыми, как у Чехова, ведь никто из них не стремился ни к справедливости, ни к правде, ни к любви, ни к счастью. Некоторые искали смысл жизни, но тоже ведь не нашли. Самые веселые — Чичиков и Остап Бендер, жулики. Еще Феля зачитывалась Шекспиром: там вот да — хоть все друг друга поубивали и с ума посходили, но во имя того, что и Феле казалось самым важным. Она готова была умереть, как Джульетта, — если б встретила такого Ромео, она бы, как Гамлет, пошла на все ради того, чтоб восстановить справедливость. Но в реальной жизни были лекции, экзамены, капиталы, производство, рычаги, регуляторы, биржи, и никто из ее соучеников не готов был умереть ни за любовь, ни за справедливость. Да даже не умереть, а просто — полюбить другого или другое больше, чем самого себя. «Отдать сердце» — такое выражение встречалось ей в старых книгах, сейчас «отдать сердце» значило — завещать его после смерти для пересадки.

Этими своими мыслями Феля решила поделиться с Мишей, он ей нравился. Симпатичный, серьезный, не списывал рефераты из Интернета, не платил за курсовые, учился сам. На курс старше — потому познакомились недавно, в очереди в буфет, и теперь часто болтали за обедом.

— Чего такой задумчивый?

— Задумался над тем, как переукрасть недоукраденное.

— Чё, деньги кончились?

— Нет, это я работаю над среднеазиатской экономической моделью. А ты решила стать блондинкой, как я вижу?

— Ну да, чтоб внешность соответствовала. А я тебе больше нравилась брюнеткой?

Феля осознала, что в последнее время занимается своей внешностью гораздо больше, чем учебой. К косметологу стала ходить, маникюр делать («Когтистая ты стала», — шутил Миша), попросила маму купить тренажер, села на яблочно-морковную диету и стала себя чувствовать наипервейшей красоткой.

Они быстро сблизились, и вот Феля (прямо сердце замирало, когда он ее стал называть Феличита́) уже шла с ним под ручку в кафе и там открыла душу — решив, что настал момент «задавить интеллектом». Миша слушал ее, кивал, а потом сказал: «Это у тебя с недотраха». Феля покраснела. Она до сих пор — в чем, конечно, никому не признавалась — оставалась девственницей. А смотря правде в глаза — старой девой. Ей двадцать лет. У всех сверстниц было уже по десять романов, у некоторых мужья и дети, а у кого и бывшие мужья, а она, Феля, даже не знает, с чего начать. Некоторые животные, конечно, тянули к ней лапы, но она была твердо настроена на великую любовь. Миша оказался первым претендентом, в книге счастья появилась запись № 2: Миша. И еще десять раз: Миша. И стихотворение впридачу. Феля стала писать стихи. Из всего, что она читала в русской литературе, — только поэзия отвечала ее высоким идеалам. Особенно Цветаева.

— Ты вообще что собираешься делать после диплома? В аспирантуру или замуж?

— Куда возьмут. — Феля была благодарна за перемену темы. — А ты?