Последствия - Ридиан Брук Страница 23

– Можно я пойду? – спросил он.

– Да, конечно, – ответила Рэйчел.

Эдмунд поцеловал мать. Отец потрепал его по голове:

– Не делай ничего такого, чего не сделал бы я.

Направляясь к себе, Эдмунд слышал, как препираются родители. Голоса звучали то громче, то тише, в них проскальзывали то умоляющие, то оправдывающиеся нотки. Родительский спор – отличное прикрытие. У себя в комнате он нашел карандаш и листок, вышел на лестничную площадку, положил карандаш с бумагой на крышку грузового лифта, расположенного за родительской спальней. Потом отодвинул дверцу и обнаружил канат, идущий через все три этажа. Эдмунд потянул за него, и через несколько секунд из кухни поднялся лифт. Он пристроил на платформу Катберта, быстро написал записку и сунул листок под медвежью шапку.

– Поищи сахар, Катберт, и все, что найдешь, доставь на базу.

– Сэр, вы уверены, что это разрешено?

– Делай, как я сказал, Катберт, и будешь молодцом. Встретимся в 20.00 в подвале. Будь осторожен, берегись Больших.

– Есть, полковник.

Эдмунд потянул за веревку, и через несколько секунд платформа ушла вниз. Он закрыл раздвижную дверцу и на цыпочках прокрался в кухню. Ковровая дорожка заглушала шаги.

Хайке замешивала тесто, подпевая негромко звучавшей из радиоприемника английской песне. Голос у исполнительницы был слегка хриплый, и служанка с удовольствием копировала чужие, грубоватые интонации.

– Guten Abend, фройляйн Хайке.

Застигнутая врасплох, Хайке пискнула и тут же, словно ее поймали за прослушиванием вражеской передачи, выключила приемник и вытерла руки о передник.

– Guten Abend, герр Эдмунд.

Эдмунд прошел через кухню к лифту, открыл дверцу, взял у Катберта записку и вручил ее Хайке. Она взглянула на листок и прочитала вслух:

– Zucker?

– Bitte.

Хайке изобразила неодобрительную гримасу, но с радостью включилась в игру. Подошла к буфету, достала три кусочка сахара, положила на тарелку и поставила ее, как и требовалось правилами игры, в лифт, рядом с тряпичным солдатом.

– Доставьте припасы на базу, капитан, – распорядился Эдмунд.

– Есть, полковник.

Эдмунд потянул за веревку, закрыл дверцу, поблагодарил Хайке и побежал наверх – встретить возвращающегося героя. Примчавшись на второй этаж, распахнул дверцу, но платформы не обнаружил. Он потянул за веревку, подождал – никакого движения. Попробовал еще раз. И снова ничего. Эдмунд сунул голову в шахту, посмотрел вниз – ничего, только тьма. Он выгнулся, глянул вверх и увидел днище лифта, остановившегося этажом выше, там, где жили Люберты. Может, транспорт перехватил герр Люберт? Перехватил и подумал, что сахар для него. Ладно, неважно. Пусть сахар достанется Любертам. Им ведь тоже нужны калории. Эдмунд вылез из шахты и еще раз потянул за веревку. На этот раз в шахте что-то зашумело – лифт двинулся вниз. Веревка завибрировала, колесики заскрипели. Лифт спустился и остановился, и Эдмунд сразу увидел – дело плохо: у Катберта не было головы. Он взял с платформы обезглавленное тело и внимательно осмотрел. Из “раны” торчали клочья ваты и какого-то желтого наполнителя. Голову могло отрезать лифтом, и тогда она упала в шахту, но это вряд ли. Что-то здесь было не так. И только тут Эдмунд заметил, что тарелка пуста.

Льюис раздевался медленно, ожидая сигнала от Рэйчел, означающего, что сегодня они займутся любовью. Он стоял в гардеробной, расстегивая одну за другой пуговицы на рубашке, останавливаясь, чтобы снять с манжеты воображаемую нитку, растягивая секунды, давая Рэйчел время. Потребность в таком предварительном танце возникала не всегда. Иногда она хотела этого так же сильно, и тогда просьба давалась легко, но сейчас все запуталось, и ему предстояло понимать язык, на котором он не разговаривал больше года.

Льюис стащил рубашку и стоял теперь голый по пояс. Переодевшись в пижамы, любовью они занимались редко. Если поспешить, слишком быстро нырнуть в куртку, она воспримет это как намек на то, что лавочка закрыта. Шанс следовало ловить именно в момент раздевания или непосредственно перед ним, когда один из них – обычно он – брал инициативу в свои руки. Зимой любовная игра более походила на борьбу. Рэйчел быстро замерзала и с переодеванием – хотя дом хорошо держал тепло даже в холода – обычно не задерживалась, так что Льюису приходилось действовать быстро, пока воздух между ними не успел остыть. Его выступление в защиту ухмыляющейся служанки и позиция, которую он занял относительно неопределенного статуса Люберта, огорчили Рэйчел, но он был настроен решительно. С этой затянувшейся засухой пора заканчивать. Он должен сделать свой ход.

Рэйчел стояла у зеркала в ночной рубашке, одной рукой отведя назад волосы, а другой стирая с лица макияж. Некоторое время Льюис наблюдал за этим ежевечерним ритуалом, и красота ее голых рук и прямых хрупких плеч отзывалась в нем мучительным желанием.

– Мы сегодня… – Он не договорил.

Выдвинув ящичек туалетного столика, Рэйчел обнаружила ожерелье из соединенных звеньями гранатов, которые негромко звякнули, когда она подняла украшение к свету.

– Видимо… ее.

Рэйчел приложила ожерелье к груди, потом подержала на ладони, оценивая вес камней.

– Красивые.

– Дорогая? Рэйч? Разве мы не хотим сделать это сегодня?..

Льюис облек предложение в более определенную, чем обычно, форму и подбавил в голос твердости. Разве они не давали брачный обет? Он даже приготовился, в случае отказа, напомнить жене соответствующую строчку.

Рэйчел вернула на место ожерелье и бросила в корзину испачканную бумажную салфетку.

– У тебя есть та штука?

Лицо ее сохранило нейтральное выражение, не выдавая ни желания, ни отвращения. Но ему хватило и этого. Отклик последовал незамедлительно. Дрожащими от волнения руками он открыл аптечку, в комплект которой помимо сигарет входили и средства профилактики. Такую аптечку получал каждый британский военнослужащий в Германии. Государство заботилось обо всех солдатских нуждах и потребностях.

Рэйчел, не снимая рубашки, скользнула под одеяло. Ничего похожего на возбуждение в ее манерах и жестах Льюис не заметил, но это его не остановило. Оторвав от полоски с шестью презервативами один, он шагнул к кровати. Пижамные штаны предательски оттопырились. Он сел на кровать спиной к жене, надеясь, что она ничего не заметила, и, стараясь сохранять спокойствие, стащил носки.

Рэйчел, привстав, взяла с прикроватного столика его серебряный портсигар.

– Ты думаешь обо мне, когда куришь?

– Шестьдесят раз в день.

– Не надо так говорить.

– Это правда. Я все рассчитал. Нас разделяли тридцать две тысячи сигарет.

– А когда ты думал обо мне, о чем ты думал?

– Больше всего? – Он ответил честно: – О таком вот моменте.