Хамам "Балкания" - Владислав Баяц Страница 22

Баица слушал его и поражался, с каким воодушевлением он говорит о камнях и глине – как о живых существах! Его захватило стремление созидать. А когда Синан стал говорить о замыслах, для осуществления которых еще надо учиться, Баица понял, что с ним говорит влюбленный человек.

Повествуя ему о муках при строительстве моста, он высказал весьма интересное мнение о своем деле. По Синану, мост был выстроен не только из камня с помощью лесов и связующих растворов, но и из воды! Причем не из любой, но из той именно, которую следовало преодолеть.

– Вода была такой только там и нигде в другом месте. Мне пришлось строить мост сначала для нее, а уж потом для людей!

Баицу слегка напугала эта непонятная фраза. На всякий случай он предупредил Синана:

– Может, не стоит рассказывать все про воду? Боюсь, тебя могут неправильно понять.

Но эти слова о воде заставили Баицу задуматься. Следовательно, Синан не боролся с рекой, не вступал в схватку с водой. Он сначала изучил ее: как она относится к тому или иному материалу, против чего не возражает, что любит и приберегает для себя и чего терпеть не может и стремится разрушить. Поймав себя на этой мысли, Баица заволновался. Вода-то ведь не живая! Но разве он сам в детстве не испытал на себе разницу в поведении ручьев, стремнин и рек? Каждая вода, по которой он плыл, была иной! Каждый холм и каждая гора, да что там! – каждое дерево отличаются друг от друга. Да, именно как люди. Каждый человек на свой лад.

Вне всякого сомнения Синан обладал исключительным талантом строителя, да еще каким. Но Баица понимал, что это не может быть единственной тайной и уж, во всяком случае, единственной причиной его успехов. Наверняка самое важное крылось в подходе к тому, что он делал. Баица понял, к чему в будущем необходимо подойти серьезно.

Надо изучать именно подходы.

Уже само приближение к Белграду продемонстрировало ему перемены, случившиеся за прошедшие три года. Берега Савы и Дуная стали огромными пристанями, которые способствовали развитию торговли с неизвестными прежде краями: азиатскими берегами Средиземноморья, Венецией, Дубровником, северными территориями Африки. Товар приходил отовсюду, а с ним и люди, новые обычаи, языки и рассказы о других народах. Но на этот раз торговля для Белграда отошла на второй план. Сейчас по его границам, заполнив берега и устья обеих рек, на километры вниз по течению бросили якоря турецкие боевые корабли. В ближайших и дальних окрестностях, по обоим берегам и вокруг Земуна расположились многотысячными лагерями войска. Вся мощь Османской империи, собранная отовсюду, от Боснии до Суэца, нацелилась прорваться в самое сердце Европы. Целью этого нашествия была Вена. Город, который и не был самым центром континента, но наверняка по праву считался его несущей опорой. Именно так выразился строитель Синан.

Баица не удивился, когда внутри крепости их радушно принял смедеревский санджак-бег, который, собственно, обосновался в уже тогда намного более крупном и важном, чем Смедерево, Белграде, несмотря на то что Смедерево все еще продолжало считаться официальным центром белградского края. Теперь Белград стал главным портом турецкого флота на Дунае, которым командовал все тот же санджак-бег, а именно не кто иной, как младший Мехмед-бег Яхъяпашич. Именно благодаря его довольно широко известной беззастенчивости султан счел младшего Яхъяпашича самым подходящим наместником.

Но это было решение властителя, на которое никто, кроме великого визиря, не смел повлиять. Когда поход уже начался, все нюансы характеров и особенности отдельных личностей были подчинены единственной цели – будущей победе. Османская мощь сплачивала ряды, стирая все ненужные различия, которые могли бы повлиять на настроения в войсках. Султан полагался на общую атмосферу.

Баица и Синан решили прогуляться по белградским улицам. У каждого из них были свои предпочтения, и они впитывали то, что казалось им важным в этом городе. Баица вслушивался в различные диалекты своего родного языка и развлекался, стараясь угадать, кто из каких краев родом. Кроме того, ему очень нравилось смешение многих других языков с родным, это забавляло его. Он подумал, что во всех городах должны говорить на многих языках, это обогащало бы каждого отдельного жителя.

Синан больше внимания обращал на постройки, чем на людей. Он больше смотрел, чем слушал. По его широко открытым глазам и молчанию Баица мог только догадываться, в каком направлении текут мысли друга: он словно принимал красоту некоторых объектов, иные отбрасывал и на их месте возводил новые. Действительно было странно, что они были вместе, но в то же самое время каждый в своем одиночестве.

И только позже, в грохоте битвы, они поняли, насколько их умам и телам было необходимо это наслаждение в индивидуальности. Впоследствии они лишились этого.

Когда султан повелел двинуться, османская армада на суше насчитывала более ста тысяч воинов, несколько тысяч верблюдов и лошадей и для людей, и для грузов, три сотни пушек. По Дунаю плыла флотилия из четырехсот судов с двадцатью тысячами мартолосов. Большая часть этой армады вновь прошла по болотистому Мохачскому полю, где их с поклоном встретил турецкий любимец и наследник венгерской короны Янош Запольяи с шестью тысячами всадников. Вместе они направились к Буде, чей гарнизон сдался без сопротивления, но это не спасло его от расправы. Сулейман счел, что это вместе с восстановлением на престоле Запольяи станет хорошим посланием австрийскому властелину и претенденту на венгерскую корону Фердинанду Габсбургу, который с двадцатью тысячами солдат укрылся за крепостными стенами Вены.

Ничего удивительного. И его ушей достигли ужасные вести о страшной резне и грабежах, обогнавшие турецкую армаду. Сулейман, желая на этот раз расчистить путь основным силам, послал вперед легкую кавалерию числом в несколько десятков тысяч сабель, которых возглавил разъярившийся смедеревский санджак-бег Мехмед-бег Яхъяпашич. К нему присоединились и татарские всадники, а за ними – акинджии ^[25], основным занятием которых было грабить то, что осталось после убиенных. Главная цель султана состояла в том, чтобы враг, прежде чем он вообще появится перед ним, пришел в ужас. И это ему более чем удалось: он перепугал весь западный мир.

Баица, наблюдая за действиями султана и великого визиря, начал понимать политику войн. То, чем занималась политика в мирные времена (а таковых было исключительно мало), было неприменимо в ходе войн. Полководец должен был определить приоритетные цели и последовательно добиваться их различными способами и действиями. В это число входили и такие крайности, как жестокость и милосердие, но только в том случае, если они способствовали победе. Все, что не помогало целям, моментально отбрасывалось. Полководцев, не выполнивших задач, или сменяли, или отрубали им головы. Даже на примере Синана было видно, как в зависимости от текущих потребностей менялись приоритеты: Синан, когда надо было проделывать какие-либо работы, руководил тылом, но время от времени его назначали командовать янычарской ортой ^[26] или же регулярными анатолийскими подразделениями. Хотя, следует признать, его никогда не посылали на первую линию боев. Он был слишком ценным кадром, чтобы рисковать его жизнью. Но в то же самое время покровители словно боялись упустить возможность как следует научить его воинскому искусству. Ибрагим-паша, заметив, что Синан и Баица продолжают дружить, решил последнего подключить к архитектору, рассчитывая, что тот тоже сможет кое-чему научить младшего воспитанника. Он назначил к ним наставником Лютфи-пашу, в обязанности которого входило следить за молодыми людьми и обучать их и в той же мере, если не в большей, оберегать их.