Древняя религия - Дэвид Мамет Страница 22

Нет. Вру. Первая штамповка придает подносу форму, и я бы не рискнул объединять эту функцию ни с выдавливанием, которое придает подносу глубину, ни с заворачиванием кромки. Получаются три этапа, и название фирмы выдавливается на втором. Что есть бизнес, если не продуманность деталей?»

Он взял кусок хлеба и собрал соус с тарелки. Потом вытер руки платком, который вынул из заднего кармана штанов.

Встал, вздохнул и отодвинул скамеечку обратно к стене.

Взял поднос и все, что на нем было, и поставил его на пол, у решетки.

Потом обернулся и посмотрел на свои книги.

Там был учебник иврита для начинающих. Там были «Отверженные».

Тора, на иврите и на английском. Три романа Энтони Троллопа. Стопка бумаги, а рядом с ней несколько карандашей.

А за его спиной — решетка.

«Авраам не стал убивать, — подумал он. — Простите, но это правда».

Он взял лист бумаги, сложил пополам и получившимся уголком поковырял между зубами. Потом сел на койку.

«Господи, как я устал», — подумал он.

РАВВИН

— Мне кажется, есть два пути, — сказал он. — Хотя, возможно, это один и тот же путь. Но мне так не кажется.

— Продолжайте, — сказал раввин.

— Первый путь — пытаться сделать себя лучше, стать… не знаю, как это выразить… стать полнее, что ли, или мудрее, или счастливее — да, наверное, это правильные слова — через свои поступки.

А второй путь, за неимением лучшего слова, я бы назвал «служением Богу». — Он посмотрел на собеседника. — Что вы на это скажете?

— Существует много способов, которыми можно послужить Богу, — ответил раввин.

Лицо Франка вытянулось.

* * *

Вечером он вспоминал раввина.

«В конце концов, что он, как не обычный человек? Перегруженный работой человек. Который то ли из добрых побуждений, то ли, если ему платят, по нужде — а если соединить эти два мотива, то получится „чувство долга“ — служит тюремным священником. Усталый человек, неизбежно отвечающий привычными фразами. Он был послан не для того, чтобы вместе со мной „узреть свет“, а чтобы просветить меня… что, собственно, он и делает. Своим равнодушием. Какое ему вообще до меня дело?

Конечно же он предубежден против человека, которого безусловно считает виновным. Ну да — он виновен и потому „навлекает беду на евреев“. Ибо что может быть хуже для евреев, чем иметь в своей среде такого, как я? Что может быть хуже?

И возможно, молчаливое страдание — это и есть Благословение Имени.

Что за чушь лезет в голову, — подумал он. — Что за бессмыслица.

До чего трудно отрешиться от мира. Получается лишь на мгновение, а потом затягивает обратно. Короткий, короткий миг, свободный от сожалений. Свободный от гнева. Мгновение. И — обратно. Все эти сволочи…»

Перед его глазами как бы вживую предстали зал суда и лица репортеров, упивавшихся долгожданным приговором, совершенным в их представлении. И они были совершенны в своем счастье, в своем подчинении Племени… как левиты, совершающие жертвоприношение.

«Скоты, — подумал он. — Христиане».

УМЕНИЕ

Процесс обучения иностранному языку казался ему идеальным примером человеческого усилия.

Сначала пробираешься в полной темноте; а когда приходит владение языком, умение — если оно вообще приходит, — то столь малыми порциями, что прогресс видишь, лишь оборачиваясь назад. А успехи не приносят почти никакой радости, только раздражение.

«Впрочем, — размышлял он, — перед кем я могу щегольнуть знанием иврита? Евреи воспримут это как само собой разумеющееся, а остальным нет никакого дела.

Когда учишься чему-то, говоришь себе: „Я узнаю это потом“. Но это „потом“ никогда не наступает, потому что в данном контексте оно означает „сейчас“.

Это не расплывчатое будущее, а волшебное и уже наступившее настоящее. Во всех отношениях такое же настоящее, как мы имеем, но вдобавок я еще говорю на иностранном языке.

Ибо кто будет стремиться попасть в будущее, замечательное лишь тем фактом, что определенный отрезок времени остался позади и время это было затрачено на мучительные усилия по обретению некоего навыка?

Нет, — подумал он. — Будущее — это идолопоклонство. Как и „перемены“, и „завтра“.

Как и прошлое. Именно по этой причине меня и приговорили. Они искали волшебное прошлое, которое во всех отношениях было бы как настоящее — но без евреев.

Они тоскуют по волшебному прошлому, в котором нет борьбы и раздоров; поэтому им нужно указать пальцем и сказать: „Если его не станет, это прошлое вернется“.

Так прошлое становится будущим. Ведь если бы в него можно было вернуться, то совершить такое можно только в момент, следующий за настоящим. Итак, в этом Волшебном Будущем, свободном от борьбы и раздоров, гои будут избавлены от исторической помехи в виде евреев и я буду владеть ивритом и семью формами спряжения ивритских глаголов.

Однако, — подумал он, — как может существовать будущее, в котором я владею ивритом, но в то же время там нет евреев? Отсюда явственно следует, что не существует единого будущего, ибо все варианты развития событий в той или иной степени — по крайней мере потенциально — противоречивы или, скажем, „взаимоисключающи“, а значит, человек стремится вовсе не к будущему, а к идолопоклонству, что и требовалось доказать.

Что нисколько не помогло мне с глаголом „охранять“ — лишмор. А от него: шамур — охраняемый, шомер — охраняющий, нишмор — будем охранять.

Как здесь спокойно», — подумал он.

ИВРИТ

Раввин вынул из кармана рубашки пачку табаку и начал сворачивать сигарету. Он вопросительно протянул руки к Франку, тот рассеянно кивнул.

Раввин закончил сворачивать сначала одну сигарету, потом другую. Протянул обе Франку через стол, и тот взял одну. Раввин вынул из того же кармана спичку, чиркнул ей по боковой рейке тюремной койки. Запах серы наполнил камеру.

— Почему, когда куришь, становится не так жарко? — спросил Франк и посмотрел на сигарету.

— Правда? Вполне возможно…

— Ведь если подумать…

— Я думаю, — сказал раввин, — что курение отвлекает…

Он немного помолчал. Потом поднял брови и произнес:

— Так что, продолжим?

Франк кивнул, и они склонились над раскрытыми книгами, разложенными на койке.

— Лизкор, — сказал он, — помнить. Лелакет — собирать. Шамар — охранять. Лагаат — трогать.

Раввин откинулся на стуле, чтобы спрятаться от солнца. Стены камеры еще сохраняли прохладу, особенно хорош был треугольник тени между стеной и решеткой.

— Лээхов — любить. Лиштот — пить. Лигмоль — вознаграждать. Лаазов — покинуть.