Старость шакала. Посвящается Пэт - Сергей Дигол Страница 22

«Пол-литра медицинского спирта за такое дерьмо?» – недоумевал Валентин, вспомнив еще одного человека, которому самое место на одной виселице с Бейтсом.

«Если окажется, что все это чушь…» – грозил неизвестно кому Валентин. Но другого выхода – в этом Аврабий был прав – не было, так почему бы и в самом деле не довериться не внушавшей ни малейшего доверия книжке? Разве в Библии больше правды?

– Ну что, все прочли? – торопит адвокат.

Он уже минут десять, как начал ежиться и вертеться на стуле, и у него синеет под ногтями: здесь, в комнате для встреч с адвокатом, она же камера допросов, никогда не бывает жарко. Поговаривают, в этих стенах, прихватив с собой бутылёк и девочек, коротает знойные июльские деньки начальник караула, для чего в камеру специально заносят его личный кожаный диван.

– Немного осталось, – бормочет Валентин, тыча пальцем во второй абзац снизу.

Валентин и в самом деле застрял на предпоследнем абзаце, вот только читает он письмо, вернее, не совсем письмо Рубца, уже в третий раз. Он прочел бы его и пять, и десять раз, и не променял бы ни на какого Дюма, даже если бы Валентину сказали, что послание Рубца – последнее, что он читает в жизни. Ему хотелось разрыдаться – прямо здесь, в присутствии адвоката, и он еле сдержался.

Неужели дождался? Оно ли самое?

Пять лет Валентин ждал если не объяснений, то хотя бы весточки от Рубца. Весточки и в самом деле приходили, но ясности они не добавляли, скорее наоборот. Трижды Валентин находил под матрацем конверт с кипой отпечатанных листков внутри. Не подписанные, письма эти, безусловно, принадлежали авторству Рубца, и Валентин не раз корил себя за опрометчивое невнимание, с которым он выслушал, вернее – пропустил мимо ушей отрывок из книги, прочитанный Рубцом в тот памятный день. Теперь эти главы приходили к Валентину целиком, но относился он к ним совсем иначе – так же оказавшаяся в пустыне рыба относится к воде.

Касапу чувствовал себя разведчиком, ищущим нужный код среди вороха наполненных бредом бумаг. Он выучил письма наизусть. Он читал текст через слово. Читал по первым буквам каждой строки. Находил в последующем сообщении явный намек на предыдущее и наоборот. К моменту, когда он распечатал конверт с четвертым письмом, прибывшим в портфеле адвоката, Валентин больше года не тревожил порядком измятые листки, придавленные потайным камнем в стене.

Четвертое письмо безжалостно уничтожило загадку предыдущих – никаких кодов в них, конечно, не было. Но Валентин не жалел – сумел бы он обнаружить зашифрованное послание в четвертом письме, если бы не мучился над предыдущими тремя? Сомнений не оставалось – перед Валентином был код, и он его расшифровал.

Только вот если бы Валентина как человека сведущего спросили, на какую высшую гнусность способен Рубец, он поднял бы дрожащей рукой это самое четвертое письмо – три набранных на компьютере листка. Сравнивать Валентину было с чем: после дешевой медицинской брошюрки он прочел книг больше, чем за всю предыдущую жизнь.

Спасибо библии Бейтса!

Из нескольких имевшихся в тюремной библиотеки изданий «Гулливера» Валентин выбрал самый тонкий экземпляр: американский профессор настаивал на шрифте помельче. Касапу читал и чувствовал себя великаном, возвышающимся над мелкими, покорными лилипутами, а он и вправду читал книгу стоя и до тончайшей черточки видел каждую из микроскопических буковок. Вечерами, когда солнце стремительно, будто брезгуя прикасаться лучами к решеткам на тюремных окнах, закатывалось куда-то за высокие стены, Валентин погружался во тьму вместе с ненавидимым прокуратором городом, и все равно его видел, несмотря на полумрак камеры. Вместе с князем Болконским он падал – нет, не на поле под высоким аустерлицким небом, а на нары у окна, и яснее, чем когда-либо, видел небо Аустерлица, видел Болконского, видел Кутузова и Багратиона. Он видел эти и все остальные буквы, слова и предложения в каждой из прочитанных книг и готов был украсть для Аврабия цистерну спирта, только бы эта сказка не заканчивалась. Он с радостью прочел бы и «Графа Монте-Кристо», вот только Арсений Казаку – тихий сорокалетний ребенок, неизвестно за какие грехи сосланный в тюремные библиотекари, в ответ на просьбу Валентина шарахнулся, как от привидения, пробормотав что-то невнятное о списании фондов.

– Беднягу, наверное, кондратий хватил! – хохотал пахан Македонский, узнав от Валентина о странном поведении библиотекаря, – а говорят, библиотекарь – самая безопасная профессия. Ты что, в натуре не знал?

Покрасневший Валентин лишь развел руками. И в самом деле, неудобно получилось. Но он и вправду не знал об этом суеверном табу, из-за которого ни в одной библиотеке ни одной тюрьмы мира не найти знаменитого романа Дюма.

– Эх, еще бы таблицу Снеллена, – вздыхал окулист, открывая флакон со спиртом, пропавший из процедурной.

С того дня, как Валентин повесился, здоровье все чаще беспокоило его, что, впрочем, никого не удивляло – Валентин был старейшим обитателем кишиневской тюрьмы. Он часто падал в обморок, и в госпитале, куда его каждый раз отвозили, регулярно пропадали сосуды со спиртом – обычно это происходило в процедурной и пару раз – в реанимации. Шуметь о пропажах никто не собирался: медики приписывали этот грех друг другу и молчаливо прощали коллег, в надежде, что в следующий раз простится и им. Валентин же, изображая облегчение так же достоверно, как имитировал обморок, спешил в кабинет окулиста, который, узнавая старика по шарканью в коридоре, заранее напяливал на лицо сердитую маску, ликуя, тем не менее, в душе.

– Где же этого Снеллена взять-то? – озабоченно бормотал Аврабий, – впрочем, есть не хуже, – он ткнул пальцем на плакат на стене.

Это была таблица Сивцева – икона советской офтальмологии всех времен. Даже Валентину казалось, что она была всегда, все неполные восемьдесят лет его жизни.

– Держи, – протянул Аврабий свернутый в рулон плакат, – а я составлю бумагу, чтобы тебе разрешили.

Таблицу Сивцева, с выцветшими пятнами на лицевой стороне и пожелтевшими полосками лейкопластыря на обратной, сокаремники Валентина повесили на стене, прямо напротив его кровати, так чтобы Касапу мог упражняться даже лежа.

Что он и делал трижды в день: поначалу с раздражением, а затем, когда отрицать успехи уже не имело смысла – с радостью собравшего, наконец, конструктор ребенка.

– Ша-бэ. Ы-эм-бэ-ша. И-эн-ша-эм-ка. Ка-эн-ша-эм-ы-бэ-и, – прикрывая ладонью то один, то другой глаз, повторял Валентин с таким старанием, словно произносил заклинание, после которого должно произойти чудо.

Оно и в самом деле случилось – чудо. Другого слова Валентин, хотя и прочел уже с десяток книг, подобрать не мог.

Зато мог выписать подробный рецепт.

Итак, закройте обеими ладонями глаза – так, чтобы пальцы перекрещивались на лбу, стараясь при этом не давить на глазные яблоки. Процедуру повторять раз в сутки после наступления темноты.

Вспомните несколько цветов на выбор – например оранжевый, зеленый, красный. Постарайтесь, чтобы ваша память воспроизвела их с максимальной яркостью, при этом не задерживайте внимание на каждом цвете более одной секунды. Уделяйте этому упражнению не менее пяти минут ежедневно.