Улица - Исроэл Рабон Страница 22

Мы поднялись на пятый этаж. Фогельнест открыл дверь, и мы вошли в маленькую комнату. У стола сидела женщина и что-то шила. Она оглядела нас обоих своими умными карими глазами, в которых залегла едва заметная печаль. Она не спросила Фогельнеста, где он был, а встала, отложила шитье, налила две чашки горячего кофе, достала из шкафа буханку хлеба, сахар, масло и все это поставила на стол.

— Будете есть? — спросила женщина печальным и тихим голосом.

— Да, будем, — ответил Фогельнест и дружески хлопнул меня по плечу. — Вы ведь не откажетесь, верно?

Я с удовольствием пил горячий кофе и при этом исподтишка разглядывал женщину. Я удивлялся: почему она не спрашивает, где ее муж был всю ночь? Может, он ей заранее рассказал, куда пойдет? Нет, это невозможно. Она бы не позволила творить такое безумие!

Она была ниже среднего роста, с вытянутым белым лицом, с мягкими толстыми губами, заканчивающимися резкими морщинами. Эти юные, мягкие, красные губы были исполнены детскости и врожденной доброты. Щеки немного пожелтели. На скулах проступал легкий болезненный румянец, говоривший о чахотке. Глаза у нее были большие, карие, добрые, умные и грустные. Длинные каштановые волосы спадали вдоль длинной, белой, тонкой шеи. На ней было чистенькое желтое платье из вискозы, чистая батистовая блузка и тапочки. Весь ее образ говорил об усталости и дышал печалью. Спокойная и тихая, как голубка, она скупилась на слова. Голубые тени, глубоко залегшие вокруг ее умных глаз, выдавали острую нервозность, которая в эту минуту была спрятана, скрыта.

Я, не переставая, смотрел на нее. Вдруг я обратил внимание на то, что в ее каштановых волосах мелькают густые седые пряди, даже не седые, а белые.

Она заметила мой взгляд. Красные болезненные пятна на ее щеках стали видней. Она несколько смутилась, не сумев выдержать своими умными, глубокими глазами мой дерзкий взгляд. Она встала.

— Может быть, выпьете еще кофе? — спросила она приятным, но несколько хриплым голосом.

В нем звучала странная покорность, которая просто поразила меня.

— Не спрашивай, Клара! Налей нам обоим, и мы оба попьем! — сказал Фогельнест, даже не обернувшись к ней.

Она тихим шагом подошла к маленькой печке и налила две кружки кофе. Я принялся за вторую кружку. Фогельнест засыпал. Он уронил голову на стол и начал задремывать. Клара подошла к нему и спросила, как мать спрашивает ребенка:

— Виктор, хочешь спать? Пойди ляг, поспи. Твой друг тебя извинит.

Она повернулась ко мне, и на ее умном, нежном лице появилась легкая улыбка. Я кивнул в знак согласия. Она стянула с Фогельнеста туфли и верхнюю одежду, он улегся на единственную кровать, стоявшую в комнате, и сразу уснул.

Я согрелся. Стало даже жарко. Дождь стучал по жестяному подоконнику, и окно издавало беспокойный звон. Клара снова села шить. Длинные пальцы ее бледной и красивой руки двигались очень ловко. Я почувствовал, что хочу отблагодарить эту добрую женщину каким-нибудь рассказом, рассказом о чем-нибудь интимном, личном, о чем-то, что женщины так любят слушать. Но я не знал, с чего начать. Так я молчал и смотрел на ее бледное, измученное и милое лицо и длинные белые руки. Вдруг она подняла свои большие глаза и робко спросила:

— Вы служили в армии?

— Да.

— А теперь вас отпустили?

— Да, я уже третью неделю хожу в цивильном.

— У вас есть работа?

— Нет, старого места работы, которое я занимал до армии, у меня теперь нет. Фирму ликвидировали.

— Вы ничего не делаете? — спросила она с сочувствием.

— Нет, ничего.

— Вам, конечно, очень плохо?

— Как говорится, не пропадем.

Она замолчала и опустила глаза.

— Вы так плохо выглядите, — продолжала она.

— Да ну, это только так кажется. Я просто давно не стригся и не мылся.

— Вас можно просто испугаться — так скверно вы выглядите. Может быть, умоетесь у нас?

— Большое спасибо, не отказался бы.

Она встала и поставила передо мной тазик с теплой водой и мыло.

Я снял фуражку и, не снимая шинели, умылся. Рукава шинели намокли, и, когда я поднял руки, капли грязной воды упали на чистый пол. Я покраснел от досады и пожалел, что согласился умыться. Кроме того, я стыдился той грязи, которую смыл с лица в тазик. Я взял тазик в руки и, прикрывая его телом, решил вынести во двор, чтобы вылить грязную, черную воду. Я покраснел до ушей. Она, стоя поодаль, вероятно, обратила внимание на мое смущение и из жалости стала смотреть в сторону, делая вид, что не замечает ни тазика с грязной водой, ни больших темных капель, которые упали на пол с моих рукавов. Я вышел во двор, вылил воду, поднялся обратно и, опустив глаза, сел, пристыженный. Я очень досадовал на свою беспомощность. Мне казалось, что я запачкал всю комнату, которая содержалась в такой чистоте и опрятности благодаря тяжелой работе нежных женских рук. Я просто растерялся. Эта история с мытьем могла в тогдашнем моем состоянии довести меня до слез. Я полюбил эту благородную добрую женщину с первой минуты, да к тому же я сам был так сломлен и одинок!

Я сунул в карманы мокрые рукава, чтобы их не было видно, и подумал, что эта женщина, должно быть, зла на меня. Я слышал рассказы о том, что даже самая умная женщина может рассердиться, если, допустим, перевесишь картину на стене, и готова скандалить, лишь бы добиться, чтобы картина висела так, как ей хочется. Вдруг я услышал около моего лица звуки громкого смеха и почувствовал запах женщины.

— Вы забыли вытереть лицо!

Она набросила на мою голову белое полотенце. Я покраснел еще больше и дотронулся до своего лица. Оно было влажным, хотя ветер на дворе немного его обсушил.

— Ха-ха-ха! — засмеялся я. — А я и забыл! Голова садовая!

И я принялся вытирать лицо полотенцем.

Я растерялся еще больше. Быстро вытер лицо. Часы на городской башне пробили полдень.

— Уже полдень, мне пора идти!

Я отложил полотенце, открыл дверь и, крикнув несчастным голосом «Адье!», почти убежал, не попрощавшись и не поблагодарив.

На лестнице я остановился и задумался.

Постояв, я спустился на два марша лестницы и тут вдруг услышал, как за моей спиной распахнулась дверь. Я обернулся. В дверях стояла Клара, напудренная и накрашенная, даже глаза были подведены. Она показалась мне красивой, очень красивой. Она стояла, держа руки на талии, заливисто смеялась звонким женским смехом и смотрела на меня.

Я от удивления так и замер на лестнице.

Неужели это она?

Да.

Дверь захлопнулась.

Всю дорогу до самого цирка я думал об этой женщине. Чего она от меня хотела? Не из тех ли она бабенок, которых тянет согрешить с любым мужчиной?