Книга Синана - Глеб Шульпяков Страница 22

Следом, однако, выступил Заганош-паша, честолюбивый молодой генерал, недолюбливавший старого Халила. Он стал убеждать султана, что, напротив, осаду надо продолжать с удвоенной силой. Он указал Мехмеду на добрые знамения прошлых ночей, напомнил, что император Александр также был юн, что не помешало ему овладеть миром, и что нужно предпринять еще одну, решающую попытку, чтобы захватить город.

Выступление Заганош-паши пришлось по душе султану и он вышел к солдатам. Брать ли нам город или отступить, спрашивал он янычар, и те, предвкушая разграбление города, призывали своего султана к немедленному штурму.

С той поры дни Халила-паши были сочтены. Неизвестно, получал он взятки от христиан или нет, однако теперь, после заступничества, мало кто сомневался в этом.

Через час после того, как совет в ставке принял решение о штурме, известие об этом поступило к императору. Христиане в Пера выпустили через пролив стрелы, к которым крепились записки.

В тот же вечер усилился обстрел города, продолжавшийся целые сутки. Основной удар пришелся на участок стен в районе Месотехиона. Под прикрытием передвижных башен турки наносили удары по стенам в упор, а потом засыпали осколками кирпича рвы, окружавшие город.

Тем временем султан Мехмед со свитой объезжал войсковые части, обещая янычарам три дня на разграбление города. Всю ночь под бой барабанов и звон цимбал шла подготовка к штурму. Поле перед стенами заливало так много огней, что жители Константинополя решили, это в лагере врага случился пожар. И только взобравшись на стены, увидели они приготовления, и многим тогда стало ясно, что дни города действительно сочтены.

Ровно в полночь огни погасли, и все стихло.

Султан объявил понедельник следующего дня днем отдохновения накануне великого вторника, когда город будет взят и истинная вера восторжествует на его обломках.

Утром в понедельник султан отправился на берег Босфора и приказал адмиралу Хамзе-бею привести корабли в боевую готовность. В ночь накануне вторника ему предписали вывести флот в Мраморное море и рассредоточить корабли по периметру городских стен.

Матросов велено было снабдить лестницами и крючьями.

Вернувшись в ставку на берег Золотого Рога, султан отдал такой же приказ капитанам кораблей, стоявших в заливе.

В полдень магистраты Пера по приказу султана собрались у главных ворот квартала. Султан официально уведомил их о том, что в случае оказания помощи осажденному городу квартал будет подвергнут такому же разорению, как и сам Константинополь.

Ближе к вечеру Мехмед выехал на западные позиции, где провел совещания в палатках командующих. Город истощен и слаб, говорил он, и нам ничего не стоить сломить сопротивления врага. «Город славен своим богатством и я подарю вам его на трое суток после взятия» – продолжал он.

«Ибо сказано в пророчествах, что городу сему быть оплотом истинной веры, и наша святая обязанность свершить это пророчество».

Пока султан скакал верхом вдоль городских стен, император Константин объезжал войска с внутренней стороны укреплений.

Что же он видел?

Полная неразбериха творилась в армии христиан накануне штурма. Греки из тех, кто жил в городе, отказывались помогать итальянцам. Они требовали платы, ссылаясь на то, что семьи итальянских наемников находятся в безопасности в Пера, а грекам нужно кормить жен и детей, оголодавших в осаде.

Полководцы ссорились из-за пушек – каждый считал, что главный удар придется на его участок, и императору лично приходилось улаживать распри.

Только к вечеру и генералы, и наемные солдаты, и горожане забыли о ссорах. Соборы в Константинополе ударили в колокола. Вдоль стен города двинулась процессия, во главе которой священники несли самые почитаемые иконы и хоругви Святой Церкви. Проходя мимо стен, священники благословляли их, особо усердствуя в тех местах, где разрушения были наиболее явными. Многотысячная толпа – православные греки и итальянцы-католики, люди разных сословий и профессий, женщины и старики, дети – все молили Господа Бога и Деву Марию встать на защиту великого города.

Судьба которого, и теперь это было ясно, решится со дня на день…»

51.

Автобус, переваливаясь с боку на бок, пробирался по улочкам города. Пока я читал, отмотали километров сорок, не меньше. Впереди вокзал, над крышами силуэты мечетей.

И я увидел минареты Святой Софии.

«А с платформы говорят…» – полез к выходу.

– Маниса, Маниса!

– Измир! Адана!

Основная партия пассажиров садилась на азиатской стороне. Стало быть два часа мы кружили по Стамбулу. Рядом со мной сел крупный дядька: голова в форме груши, толстые щеки, на макушке хвостик.

Короткий рукав, влажный волосатый локоть.

Я притиснулся к окошку, нацепил кепку. Сосед откинул кресло; засопел. Автобус тронулся и полез вверх по переулку. Над крышами опять вывесили луну; теперь она была оранжевой, ядовитой.

Когда автобус выруливал на площадь, луна погасла.

Бензоколонка «Шелл» работу закончила.

52.

– Шайтан Маратка, айда смотреть абдейку! – кричали чуть свет у соседей с балкона, и мать в ночной рубахе хлопала форточкой: «Проклятые азиаты».

Майские праздники, в школу не надо. Можно спать дальше. Но кто такой Маратка? что за абдейку он смотрит?

В школе я отказывался носить пионерский галстук. Врал учителям, что порвался, зашивают; что забыл дома. И вот однажды географичка принесла на урок газетный сверток. Меня вызвали к доске. В классе я числился в шутах и все приготовились к хохме. Но географичка покачала головой и молча развернула бумагу.

На задней парте присвистнули. Из газеты вынырнул рыжий обмахрившийся треугольник шелка.

«Я решила одолжить тебе на время свой галстук» – сказала торжественным тоном. «Можно?»

Я пожал плечами, поежился. Гайдар какой-то.

«Мне повязали этот галстук в Ташкенте» – она подняла мне воротник. «Мы приехали туда после землетрясения» – голос у нее дрожал, пальцы не слушались.

Я почувствовал, что краснею.

«Надеюсь, этот галстук ты не забудешь» – сложила на животе газету и бросила в корзину; постучала пальцем по карте: «Это здесь»

Галстук сидел неловко. Весь урок слова в учебнике прыгали перед глазами. Опять Ташкент, что за наваждение.

А после каникул она ушла из школы. Астма обострилась – говорили, это пыль от мела – и галстук остался со мной.

С той поры я ходил в нем постоянно. Вцепился как в талисман. Сам стирал, гладил, и даже сам подшил края. Когда пришло время комсомола, меня долго не принимали: неуды, поведение. И в конце концов я остался один, кто еще носил галстук в классе.