Дело было так - Меир Шалев Страница 22

— Я ее убедил.

Как будто говорит: «А ты не сумел».

— Что значит «убедил»? — удивляюсь я. — Ты что, пообещал ей что-нибудь?

— Нет.

— Может, ты ей пригрозил чем-нибудь?

Надав даже испугался.

— Пригрозил? Бабушке Тоне?! Плохо же ты знаешь меня да и ее, кажется, тоже.

— Я понял! Ты, наверно, сказал ей, что поспорил с матерью, и пообещал поделиться выигрышем.

— Да нет же, — сказал Надав. — Я ее просто убедил. Она была человеком логичным, не таким, как ты думаешь. И знаешь, что еще? Она разрешила мне помыться в обыкновенной ванне, а ты все рассуждаешь о ванне из какой-то сказки…

— И ты видел там ее свипер? — игнорировал я эту его провокацию.

— Чего?

— Ну, свипер, ее знаменитый пылесос?

— Ничего я там такого не видел!

— Как же так?! Как ты мог не увидеть? Свипер, ну, знаешь, такой огромный американский пылесос фирмы «Дженерал электрик», большой, как бочка, и весь сверкает хромом! С черными резиновыми колесами и со шлангом не меньше двух дюймов в сечении! Неужели твоя мама не рассказывала тебе о нем?

— Да, я вспоминаю… она действительно что-то такое упоминала… Кажется, она даже как-то раз попросила его у бабушки…

Это правда. Обе сестры, его мать и моя, несколько раз просили у бабушки одолжить им на время этот пылесос. «Ну что он стоит там без дела, в твоей ванной?! — говорили они. — Дай нам попользоваться». Но бабушка Тоня и тут произнесла свое заклинание: «Пока я жива, вы с меня никакого наследства не получите!»

— Значит, ты его так и не увидел?

— Да нет… Там были какие-то ящики, свертки и коробки, но такого большого, как ты описываешь, там и в помине не было. Я думаю, тебе мама слишком много сказок рассказывала в детстве.

Я понял, что этот разговор доставляет Надаву куда больше удовольствия, чем мне, и покинул поле боя.

Вернусь, однако, к той лежанке, она же ложе, которую приготовила мне бабушка. Несмотря на торжественность, так и гудящую между согласными и гласными этого слова, бабушкина лежанка была обыкновенной старой железной кроватью, чуть шире односпальной и много уже двуспальной, на пружинах и железных рейках которой были уложены в ряд три маленьких матраца из высохших водорослей.

В той же маленькой комнатке и на той же лежанке мне предстояло впоследствии спать еще много-много раз. Однажды, лет семнадцать спустя, — даже с некой американской девушкой по имени Авигайль, чей вклад в историю бабушкиного пылесоса, честно говоря, не был таким уж ценным. Но тогда, в свои пять-шесть лет, я всегда спал там один, а поскольку уже научился читать и писать, то листал перед сном старые подписки газеты «Давар для детей», сохранившиеся на дряхлой этажерке в той же комнатке с тех далеких времен, когда мама, ее сестра и братья сами еще были детьми.

В отличие от моих родителей, бабушка позволяла мне читать сколько угодно и не напоминала то и дело, что «пора тушить свет». Но зато она заставляла — и еще как заставляла! — вовремя просыпаться. «Вовремя» всегда означало у нее очень рано, и заставляла она всегда одинаково: в половине шестого утра входила в комнату, ни слова не сказав, бралась за угол среднего из трех матрацев и резко выдергивала его из-под меня. Застигнутый врасплох и еще не проснувшись, я падал на железные рейки и пружины и, потрясенный неожиданностью, открывал глаза. Тогда бабушка говорила:

— Ну, я вижу, ты уже проснулся, так, пожалуйста, вставай, я должна убираться.

А если я мешкал, добавляла свое: «Вставай, я сказала, хватит гнить в постели».

Я вставал, умывался в «корыте» снаружи, а бабушка Тоня тем временем вносила в комнату ведро с водой и половую тряпку, настежь распахивала окна и ставни и начинала ежедневную уборку. Раз за разом мыть, раз за разом выжимать, раз за разом выливать, раз за разом проверять воду против света, пока она не станет совсем прозрачной и по-настоящему чистой, а бабушка — по-настоящему довольной. Только тогда она считала, что с уборкой покончено. Она в последний раз выжимала тряпку — с умом, как выжимают ее женщины, — и вешала сушиться на дедушкин особенный цитрус во дворе.