Эйфория - Лили Кинг Страница 21

53 письма от читателей. Фен цитировал некоторые, коверкая голос. “Уважаемая миссис Стоун, я нахожу решительно забавными ваши идеи «освободить» наших детей, а эти ваши красочные описания поведения, да одно только чтение их обрекает на вечные муки в геенне огненной”. Когда Фен добирается до “геенны огненной”, я уже рыдаю от смеха – на судне была такая миссис Мерн, которая всю дорогу через Индийский океан возмущалась нашим поведением, пока наконец не сошла на берег в Адене. Когда мы вспоминаем то первое плавание, у нас все хорошо. Неужели с мужчинами всегда так, именно первая вспышка страсти, первый секс связывает вас? И всегда приходится возвращаться к тем первым неделям, когда ему достаточно было пройтись по комнате, чтобы ты начала срывать с себя одежду? С Хелен все совсем иначе. Желание возникало где-то гораздо глубже – по крайней мере, у меня. Не знаю. Единственное, что знаю точно, – я могу всю ночь лежать без сна, и боль такая, будто мне вспарывают живот, боль от того, что я ее потеряла, чудовищна. И я в ярости, что меня заставили выбирать, и Фену и Хелен нужно было, чтобы я выбрала, чьей одной-единственной я стану, но я-то не хотела никого одного-единственного. Когда я впервые прочла поэму Эми Лоуэлл ^[26], мне понравился образ, где ее возлюбленный сначала как красное вино, а потом становится хлебом. Но у меня не так. Мои любимые остаются для меня вином, а вот я быстро становлюсь для них хлебом. Это было несправедливо – то, что тогда в Марселе мне пришлось принимать решение. Возможно, я совершила обывательский выбор, удобный для моей работы, моей репутации и, конечно, для рождения ребенка. Ребенка, которого так пока и нет. И в этом месяце тоже ложная тревога.

8/2 Мы наконец переехали в свой дом. Со всем своим барахлом & распорядком жизни & запахом свежего дерева. Я, как пожилая викторианская дама, по утрам принимаю посетителей & днем иду в женские дома заниматься собственными делами. Мысли легко и часто перескакивают от детей, которых я, как предполагается, изучаю, к женщинам, которые представляют разительный контраст апатичным анапа & сварливым, но бесправным женщинам мумбаньо. У женщин племени там есть собственные амбиции, и они сами зарабатывают деньги. Да, они одалживают средства мужьям на покупку новых жен или сыновьям, чтобы заплатить выкуп за невесту, но остаток сохраняют себе. Они занимаются торговлей, даже продают керамику, изготовленную мужчинами. И сами выбирают супругов, юноши красуются перед ними, как девицы на выданье. Все вращается вокруг решений, которые принимают женщины. Я вижу здесь поразительную смену гендерных ролей. Фен (ну кто бы удивился) не согласен.

Но сейчас, когда дом готов, он работает гораздо больше. Я предложила ему множество прекрасных тем: родственные связи, социальная структура, политика, технологии, религия. Хотя он сосредоточился преимущественно на родственных связях – как был прежде буквально помешан на религии & тотемах у мумбаньо. Думает, что построил некую модель, которой отказывается поделиться со мной. Но это дает ему цель & направление, так что я не слишком досадую.

9/2 Мы с Феном только что повздорили, чего я пыталась избежать. В скандал не переросло – он сейчас гораздо спокойнее. Действительно, всему виной были мумбаньо. Он поглощен этой чертовой теорией родства, отвергая все прочее, так что теперь у нас нет ничего о системе управления, религии, технологиях и т. д. Он решил, что здесь система кросс-гендерных связей, мужчины наследуют своим матерям, а женщины – отцам, и приходит во все большее и большее возбуждение по этому поводу, целыми днями расспрашивает информантов в мужских домах, порой не спит ночами, пытаясь обобщить материал. И вот сейчас все рассыпалось на части, он отказывается продолжать работу, якобы все равно никогда не сможет понять, что же тут за система на самом деле, и никогда больше вообще ни за что не возьмется. Я предложила заняться питанием & пищевыми продуктами (что уже сама в достаточной степени обработала) вместо политики & родственных связей, но он отказывается. Значит, придется тайком взвалить это на себя.

10/2 Мучительные воспоминания о Хелен в Марселе. Прошло уже больше трех лет, но я словно застряла там, мечусь между двумя отелями, разрываясь пополам. Х в голубой шляпке на набережной, губы ее дрожат: я ушла от Стенли, ее первые слова, а потом Фен так и не дал нам времени, как обещал, ходил за мной по пятам, не оставляя места для сомнений, для возможности объясниться. Гадкие дни. Гадкие. И все же я возвращаюсь к ним, как опиумный наркоман.

Я слишком многого хочу. Всегда хотела.

Но в то же время и мое отчаяние гораздо глубже, словно Хелен & я вмещаем отчаяние всех женщин и даже многих мужчин. Кто мы и куда мы идем? Зачем мы, со всем нашим “прогрессом”, таким ограниченным и убогим в том, что касается понимания & сочувствия & способности дать друг другу истинную свободу? Почему при всей нашей зацикленности на индивидуальности мы по-прежнему ослеплены стремлением соответствовать правилам? Шарлотта писала, что ходят слухи про Говарда и Пола, Говард из-за этого может потерять работу в Йеле. И ее племянник, защитивший диссертацию в Висконсине. Его объявили сумасшедшим и упекли в психиатрическую лечебницу, когда выяснилось, что он один из лидеров Коммунистической партии. Думаю, что более всего прочего я ищу в своей работе свободу, в этих отдаленных местах, хочу найти народ, людей, которые позволяют друг другу быть такими, какими им необходимо быть. И возможно, я никогда не найду такого полностью в одной культуре, но, может, части этого рассыпаны по разным культурам, может, я смогу собрать их, как мозаику, и открыть миру. Но мир глух. Мир – я имею в виду западный мир – не заинтересован в изменении или самосовершенствовании, в мрачные дни, как сегодня, я вижу свою роль только в том, чтобы зафиксировать существование этих причудливых культур здесь и сейчас, пока рудники западных людей и огромные засеянные поля не уничтожили их. А потом я боюсь, что осознание надвигающегося конца влияет на объективность моих наблюдений, пропитывая их мрачной тоской.

Это настроение кристаллизует, замораживает, сковывает воедино все, чего касается, – мой брак, мою работу, судьбы мира, Хелен, тоску по ребенку, даже Бэнксона, человека, с которым я знакома всего 4 дня и, вполне вероятно, никогда больше не встречусь. Оно наваливается на меня, уничтожая, сокращая то одно, то другое, как алгебраическое уравнение, которое я не в силах решить.

12/2 Утром шум и суета на озере. Женщины, на рассвете мирно и безмятежно отплывшие на своих лодках, возвращаются с криками, брызгами, торопливо работая веслами; прибежав на берег, я увидела, что суматоха поднялась из-за одной женщины и громко кричит, в сущности, лишь она, Сали; стоны ее все продолжительней и глубже, она по временам пронзительно взвизгивает, а потом хрипло рычит, как пума, пронзенная стрелой. Она вываливается из каноэ на берег и, пристроившись на корточках прямо на песке, готовится рожать. Пожилые женщины расстилают под ней лубяную ткань. Они поют, выманивая младенца наружу. Я ждала, что сейчас всех лишних прогонят, что действует табу, но никто не возражал ни против меня, ни даже против нескольких мужчин, столпившихся под деревьями в отдалении. Я заметила среди них Ванджи и отправила его к нам домой за горячей водой & полотенцами. Сама втиснулась рядом с Малун.