Тень скорби - Джуд Морган Страница 21

— Сомневаюсь, — ответила Элизабет. — Я не такая умная, как она. Совсем не такая… Вот почему меня не учат всем этим изысканным вещам — рисованию, музыке и другому. Без этих знаний не обойтись, если хочешь работать гувернанткой.

— А меня учат изысканным вещам? — поинтересовалась Эмили. Она произнесла это прилагательное таким тоном, будто щедро брызнула водой.

— Да, Эм, учат. Я, наверное, буду ухаживать за папой и домом, когда вырасту.

— О, когда же это будет и буду ли я там вместе с тобой? — выкрикнула Эмили. Казалось, в каждом ее слове пульсировала неизбывная тоска по дому.

— Не знаю. Ну да, если захочешь. Это будет через несколько лет.

— А это долго? Где это?

— Не где, а когда, Эмили, — поправила Шарлотта.

— Покажи мне это когда. Покажи мне картину, — огрызнулась Эмили.

Элизабет прижала обеих поближе к себе.

— Что ж, вспомни, как мы ходим в церковь по воскресеньям. По дороге встречается перелаз, по которому мы карабкаемся, а потом начинается спуск, и с этого места можно разглядеть колокольню церкви. Вот где наше когда. На приличном расстоянии, но не так уж далеко.

Очень мало — всего несколько шагов — успевают они пройти по этой дороге времени, когда проносится известие.

Весна в Коуэн-Бридже: в ней столько первозданного, что любой странствующий поэт (путешествующий, скажем, по кендальской дороге к надежному вдохновению Озерного края [12]) ничего бы не потерял, если бы сделал тут остановку и подобрал кое-какой материал для своего творчества. Овцы, взбирающиеся по цветущим горным склонам, журчащий хрусталь ручьев, зеленая греза долины внизу: разворачивай пентаметр [13]. Пропусти, быть может, только четырехугольное здание, что сразу за мостом, или посвяти лишь одну строчку его суровым стенам, защите от ветров, свирепых и буйных.

Потому что внутри школы весна проявляется не столь живописно: пристанище влажного тепла и доверху заполненных ночных горшков, а также губительного невысокого жара. Мисс Эндрюс тщетно жужжит, кидается и распекает, а девочки подпирают тяжелые головы руками и облизывают потрескавшиеся губы, пытаясь вспомнить королевства Англо-саксонской гептархии [14]или хотя бы собственные имена. Преподобный Кэрус Уилсон приезжает, наблюдает и снова удаляется — в замешательстве. Он не может отделаться от мысли, что корень зла кроется в неком моральном аспекте; его разум парит над казнями библейскими, он стремится устроить девочкам перекрестный допрос духовного содержания. Однако необходимо помнить о юных Уилсонах и остерегаться инфекции. Кроме того, хотя и скрепя сердце, нужно принять во внимание совет шурина, доктора, который откровенно заявил, что питание в школе не годится даже свиньям, что эпидемия тифа зреет под ее крышей и что в данный момент следует больше беспокоиться о телах, нежели о душах воспитанниц.

Сестрам Бронте повезло. Шарлотту и Эмили инфекция вообще не затронула, Элизабет выглядит чахлой и вялой, но, возможно, это последствия грудной простуды, которую она подхватила вскоре после отъезда Марии. Они могут воспользоваться особым разрешением — доктор Паско настаивает на необходимости много дышать свежим воздухом для тех девочек, организм которых еще сопротивляется болезни, и целыми днями бродить по заливным лугам, хотя Элизабет устает гораздо быстрее младших сестер. Они возвращаются с одной из таких прогулок, когда мисс Эванс, с письмом в руках, замечает их из окна своей гостиной и вздыхает, а затем звонит в колокольчик, призывая служанку.

«С великим терпением и силой духа, — фразы из письма, которое прочла им вслух мисс Эванс, снова и снова появлялись в мыслях Шарлотты, — с яснейшей верой в милость своего Творца… тихо и безмятежно покинула эту жизнь… небесный свет озарял ее лицо… все, кто ее видел…»

Но что-то постоянно затирало их; образы из речей и литературных опусов преподобного Кэруса Уилсона спешно заклеивали их собой, точно аляповатыми афишами. «Плохая девочка… Господь поразил ее смертью… она покинула этот мир, погрязшая во грехе». Шарлотта яростно их сдирала. «Посмотрите на это негодное дитя… она боится умереть, ибо знает, что может отправиться в ад… Как печально думать об этом!»

— Папа не стал бы лгать, правда? — вскричала Шарлотта. — Даже ради нашего успокоения. — Из уважения к горю сестер мисс Эванс распорядилась перенести их ужин к себе в гостиную и, помолившись вместе с девочками, оставила их одних. — То, что написал папа, должно быть правдой. Про Марию…

— Правда в том, что она мертва, — сказала Элизабет. — По-моему, этого достаточно. — Она раскрошила пальцами хлеб, рассыпав его по полу. Потом подняла тяжелый, пустой взгляд. — Прости, Шарлотта. Я не могу облегчить твое горе.

Той ночью Эмили снова и снова вскакивала на постели от преследовавшего ее кошмара. Она хваталась за Шарлотту, тянула ее к себе.

— Не подходи к краю, — стонала она. — Отойди от края, упадешь.

Наконец в темноте раздался обозленный голос кого-то из старших девочек:

— Скажи этой тупой сучке, чтобы она замолкла. Я хочу спать. Мне плохо.

Другой голос:

— Тише, ты что, не слышала? Ее сестра умерла от чахотки.

Пауза, потом стон:

— Ей повезло.

Марию похоронили двенадцатого мая в склепе хоуортской церкви. В Коуэн-Бридже Элизабет, Шарлотта и Эмили стояли, взявшись за руки, возле ворот, где они в последний раз видели сестру: ничего другого они придумать не смогли. Шарлотта смотрела в небо, вспоминая взмывшую вверх фигурку. Когда она решила закрыть глаза, собственные веки показались ей ржавыми решетками. Элизабет сказала правду: она не могла облегчить ее страданий. Элизабет начала бормотать молитву, потом раздумала. В Коуэн-Бридже молитвы ломаного гроша не стоили: обесцененный товар.

Внезапно лицо Эмили просияло.

— Я знаю: давайте соберем цветов.

— Для чего? — спросила Шарлотта.

— Для Марии, конечно.

«Все-таки она до конца не понимает», — подумала Шарлотта. Но Элизабет на миг стряхнула равнодушное оцепенение, даже попыталась улыбнуться и сказала:

— Думаю, это прекрасная идея.

Эмили сжала ее руку.

— Тогда пойдем.

— Нет, нет. Вы с Шарлоттой идите. — Рука Элизабет выскользнула из ладони сестры. — А я пока немножко отдохну.