Восковые куклы - Елена Мордовина Страница 21

Возвращаясь к Давиду, она с трепетом представляла себе возможную связь между случайно выбранным отрывком из книги и характером освещения в комнате, и тем, что может произойти завтра, и тем, что происходит сейчас. Ведь эти строки каким-то образом вторглись в происходящее, а каждое вторжение должно иметь свое следствие, тем более вторжение случайное. Она вошла в дом. На табурет водружен был сонный мальчик, который сонным голосом пел немецкую песню и постоянно сбивался. Она все пыталась сообразить, что напоминал ей цвет скал в Голубой бухте, когда пробиралась сквозь гостей в комнату Давида. Они сидели там впятером и пили Roussanne, Давид сделался уже довольно пьян и пытался увлечь присутствующих рассказом о том, как ему досталось это вино.

— Вот ты, Кристина, когда говоришь о французском вине, всегда имеешь ввиду то, обычно, что тебе дарят, Burgundy или Bordeaux. Конечно, милая, вне всякого сомнения, на любой случай своего любопытства ты сможешь найти соответствующую версию chardonnay или cabernet, sauvignon или merlot, но vin de pays! Здесь, в России, сложилось такое мнение, что это что-то дешевое и веселенькое, и не стоит внимания, на самом деле эта проказа винодела весьма пикантна! Ах! То, чем я собираюсь потчевать вас сейчас… обратимся лучше к бутылке!

И бокалы наполнились сухим французским вином, темным виноградом, воскресшим после трех лет молодого забытья, кое-кто, конечно, смутился, ведь пить в Крыму французское вино — почти измена, однако в нем нельзя было обнаружить очевидного фруктового характера, чем грешат многие крымские, и кое-кто находил в этом оправдание. Мальчик закончил петь и воткнул подбородок в галстук. Гости заторопились к столу. Саша обнаружила, что она вот уже с четверть часа бездумно разглядывает наклейку на бутылке и снова пытается вспомнить что-то. Она ушла в соседнюю комнату и осталась одна, она понимала, что устала, что неспроста и это вино, и англо-французская эскадра. Скоро ничто не сможет извлечь ее из сна, перебить всплывающие образы, которые возникают лишь однажды и не повторяются, и когда все образы закончатся, она, возможно, забудет Дениса и снова будет жить вместо того, чтобы откидываться в прошлое, оставляя на предметах тень безумного взгляда.

Осенним вечером они сидели с Денисом на реставрационной площадке, на ступенях высокой деревянной лестницы у зарешеченных ворот, перила обвивал засохший хмель, и тень его вилась по лицу ее любимого. Качалась шишечка хмеля; их освещал прожектор, и листья ясеня на ступенях, там, где не сливались их тени, казались дивными охристо-желтыми птицами. За забором протекал огнистый автомобильный поток, и ветер гудел меж оконных проемов, среди столбов дрожала луна, они сидели молча, курили гашиш и ждали шороха нетопырей. Она поцеловала его, сбив хмельную паутину с его лица, поцеловала, и последнее, что она увидела перед тем, как исчезнуть — тень хмеля вилась уже в ее волосах. Конечно, она не могла этого забыть, оставалось неясным лишь, каким образом не имеющие отношения к прошлому предметы заставляли ее вновь и вновь воскрешать в памяти его образ. Кто прокручивал эту старую пленку? Кто владел ее сознанием? Оставалась только ждать, насколько далеко он зашел, и какую пленку прокрутит следующей.

Присутствующий полусвет фисташкового, оливкового и кораллового оттенков поглощал вино скального цвета, скисшие клише женщин перемежались с мускусными муляжами мужчин, осеннее сочетание тканей характеризовало скорее возраст: запоздалый шелк, твид, вельвет. Жакет из набука, расшитый солнцами и печальными эфиопами, прокрался к столику за бутылкой дешевого кларета, зелень бургундских лесов, темно-апельсиновый и оттенка земли, облегающая классика от Каролин Ромер оттенка грибов и шампанского, родинка на тонкой коже левого века. Один из присутствующих попытался вычищать штопором зубы, дабы привлечь внимание пожилой актрисы, дрязгливой любезницы полусвета, разубранной в фазаньи перья. Актриса выразила отвращение: квадратная мышца оттянула нижнюю губу вниз и вывернула наружу ее слизистую оболочку. Профессор Скульский уклонялся от разговоров:

— Этот вопрос как-то в приличном обществе не обсуждается, но если вы спросите моего мнения, я вам отвечу, что овчарка редко когда польстится на волка, который хоть и похож на нее, однако…

В одну секунду изменилось вдруг что-то, и в суматошном воздухе заискрилось напряжение. Кристина проворно поднялась и склонилась над столом, опершись на кончики пальцев. По всему было заметно, что она в ярости.

Сцена прояснилась в первые же минуты. Как оказалось, Давид наконец решился завести речь о том, что Кирилла следует заменить более подходящим для этой роли ребенком. Он указывал на белесую нежную кожу Кирилла, на его узкие и чересчур хрупкие запястья.

— Только что, обсуждая статью Бедларда, вы согласились со мной в том, что в любых условиях, среди всяких, даже не совсем приятных людей, мы должны искать типовой экземпляр, если можно так выразиться. На эту роль нам больше подойдет какой-нибудь мальчик с побережья, беспризорник, будущий вор и убийца, а не ваш сын.

— Я не для того взялась обсуждать с вами эту статью, чтобы поставить под удар будущее моего сына. В отвлеченном разговоре, я считаю, можно дойти до чего угодно, но я не позволю вам переносить кухонные беседы в реальную жизнь. Нет!

Давид смирился с поражением и отошел открывать четвертую бутылку, к нему тут же пробрался Скульский, дымя дешевой сигаретой:

— Признаю, что с Кристиной нелегко ладить. В этом отношении она настолько может превзойти собеседника в умении перевоплощаться… Давайте же начнем просмотр.

На этом Давид решил не обсуждать более статью Бедларда, а скорее начать то, из-за чего все собрались. Во Франции, откуда он и привез вино, Давид снял фильм о знаменитом беглом хиппи, разыскивавшемся за убийство. Всем знакомы кадры массового сборища в Филадельфии в 1970, где Эйнхорн изображен во всем великолепии: густобородый, с открытым крупным лбом, он был одним из типичных самцов-идолов того времени на побережье, сочетая в себе и размах бородатого обрюзгшего Моррисона, и интеллигентские окуляры Леннона. Давид застал его за месяц до ареста, тот чуял погоню и просил Давида срочно приехать.

— Вы все это сейчас сами увидите. Он жил на юге Франции в тот год, под другой фамилией, конечно…

На экране появился особняк, крытый черепицей.

— Он поселился в недостроенном мельничном доме, а та женщина — его жена, шведка, мирная домашняя женщина… Этот фильм видела только съемочная группа, я обещал Эйнхорну не светить его до тех пор, пока дело не будет решено. Конечно, он знает, что обречен.

Вышла женщина с волосами цвета выгоревшей земляничной поляны. Вытянутая нижняя часть ее лица улыбалась, загар задержался только на щеках и вокруг рта; на светлом фоне он казался скорее рыжим, чем коричневым. Женщина одета в незатейливое зеленое платьице. И снова панорама, дом, окруженный садом и лесом, мелкая речка, поле подсолнухов.

— Почему ты начал с женщины? Это нездоровая тенденция…

— Она казалась мне такой мирной, домашней, что не вязалось с образом Эйнхорна, сама пекла хлеб и играла в бридж по пятницам в соседней деревушке. Да, не удивляйтесь, это сам Айра Эйнхорн, я почел за честь принять предложение от своего бога, контркультурного гуру с той стороны стены, вы понимаете!