Мутанты - Сергей Алексеев Страница 21

Правда, в другой раз, когда захотел подшутить таким же образом в бане, чуть не подорвался на противопехотной мине, поскольку Сова считала, что лучшее средство от крыс, мышей и хорьков – это немецкая «лягушка» с подточенным нажимным механизмом…

И вот Куров пробрался своим индивидуальным запасным тоннелем в Россию, отряхнулся в козлятнике, огляделся и отправился в разведку на вторую заставу. Его самого разбирало любопытство относительно мутанта, и, пожалуй, командир диверсионной разведгруппы давно бы разобрался, что к чему, если бы не домашний арест с браслетом. Пойди, так сразу вычислят, где, чем занимается, да и нагрянут…

Вторая застава располагалась вдоль высокого увала, поросшего густым лесом. До самостийности Куров часто здесь бывал, по просьбе секретаря райкома Дременко берлоги искал, а потом вместе приезжали выманивать и стрелять зверя. С той поры и сдружился он с начальством, да так, что однажды после удачной охоты, в которой и Юрко участвовал, сговорились женить его на секретарской дочке. Куровский внук больно уж понравился Тарасу Опанасовичу – воспитанный, трудолюбивый, смелый и на вид так бравый молодец. Начальствующий родитель в то время сильно опасался, что красавица Оксана избалуется от внимания парней, и лучше было в раннем девичестве повязать ее обручением, к тому же молодые сами друг к другу тянулись, и произошло все без всякого родительского насилия.

А теперь вон как все обернулось – ходи по старым местам, вспоминай да вздыхай, что не сладилось…

Весь берег глубокого лога был одним сплошным укреплением, каждый пень тут стрелял, каждая валежина огнем огрызалась, и если немцы после бомбежек и артподготовки еще проходили через первую заставу, то за эту ни одна фашистская нога не ступала. Весной лог заливало талой водой, мокрое болото, отрезавшее заставу с севера, превращалось в море, однако летом все пересыхало и оставался единственный родник, откуда партизаны брали воду. К этому источнику сразу же и направился Куров: если мутанты где-то тут осели или поблизости бродят, то на водопой обязательно придут, поскольку лето сухое стоит, без дождей, а воду из болота даже косули не пьют – в жару гнилая делается. Один круг нарезал, другой поменьше и возле самой криницы все внимательно осмотрел – ни единого следа, похожего на человеческий. Видно, кабаны по логу проходили и по-свински растоптали, разбили копытами уста родника и еще в грязи покатались; после них уже лосиха с телятами подходила, енот водички полакал и тут же, видно, червей порыл в сыром лесном черноземе, и вороны, конечно, наставили своих крестов.

Куров все это отметил, но выводы делать было рано: мутанты могли прибегать сюда на ночлег или, напротив, дневали, забравшись в какой-нибудь прохладный и сухой партизанский блиндаж. А что им ледяная водица, если только не с похмелья? Может, вообще не потеют, так редко пьют… Дед по логу вдоль всей заставы прошел, изредка посматривая в бинокль на крутой склон увала, и остановился там, где мутант показался ему в первый раз. Со слов Совы, и она тоже видела его примерно здесь. Выше по увалу зияла неглубокая яма от обвалившейся землянки, где была партизанская прачечная и где обученный в Москве диверсант Кур давал первые уроки взрывного дела юной Сове, так сказать, теорию. А в землянке печь стояла с вмазанным котлом, шайки с горячей водой, мокрое белье в корзинах – парно, душно и жарко, как в бане. Лиза в одной исподней рубахе, румяная с детонаторами возится, электрическую цепь собирает, пыхтит от старательности и того не замечает, что раздразнила аппетит Кура до крайности. Он терпел-терпел и не удержался. Сначала из разведочных соображений ущипнул за талию – вроде ничего, даже показалось, призывно вильнула и провода к взрывмашинке прикручивает. Ну и обнял ее сзади, и руки сами попали в разрез на рубахе, а под нею два таких персика, что голова кругом. Зашептал что-то, и сам не помнит что, а Сова выскользнула, словно кусок мыла, и локтем ему прямо в глаз! Искры веером, равновесие не удержал и прямо в шайку с кипятком сел. Хорошо, тот уже подостыл, и брюки у Кура были солдатские, ватные, сразу не промокли, да и Лиза не растерялась – помогла ему парящие штаны спустить до колен, так что кожа не сильно обварилась, только покраснела.

С той поры он до окончания партизанских действий к Сове не притрагивался, даже когда на охоте за немецкими эшелонами они на пару по неделе в лесах ползали и спали, укрываясь одной плащ-палаткой. Но она ему всю жизнь напоминала, как в первый день теоретической подготовки сварила его всмятку. В свое время еще и переживала по этому поводу: мол, не из-за того ли я теперь зачать не могу?

Оказалось, не из-за того: просто ее строптивую женскую природу, как вулкан, возможно было пробудить только взрывом в шурфе на якутском золотом руднике…

Часа три Куров таился в логу напротив обрушенной прачечной и иногда от воспоминаний даже забывал, зачем сюда пришел. Хотя это было неплохо: если мутанты и впрямь чужие мысли читают, то сроду не догадаются, зачем сюда дед пришел, вернее, будут введены в заблуждение и как-то себя обнаружат. Когда же Степан Макарыч спохватывался, то поднимал бинокль с осветленными цейсовскими линзами и обшаривал взглядом увал второй заставы – безветрие и немота какая-то, ни одна веточка не шелохнется, даже птицы молчат и кузнечики, несмотря на вечереющее небо. И тоже при этом про мутантов думал мало и вскользь, потому как в голове опять завертелась прежняя дума – помириться с Совой, тем паче ему фамилию настоящую вернули, и теперь у бабки даже оснований нет насмехаться, как раньше, мол, был у меня супруг Куров, а ты какой-то Курвенко. Вдвоем-то утверждать Киевскую Русь куда сподручнее: два человека – уже ячейка общества. Все человечество с этого начиналось. Конечно, даже в этом случае будет трудно наладить отношения, характер у Елизаветы Тарасовны на почве политики сильно подпортился и стал, как якутская вяленая рыба, с сильным душком, а иногда так просто невыносимым, хоть нос зажимай.

Но это если нюхать со стороны; когда же есть начнешь, вроде ничего, даже вкусно…

Дед знал, кто бы их мог помирить, – Юрко, если бы вдруг вернулся. Сыновей Куров уже давно перестал ждать, поскольку те, считай, вросли в сахалинскую землю, словно старые, смолевые пни. А внука ждал. И Сова ждала, видно, тоже тайно надеялась – помирит. Горилки вон сколь нагнала, наверное, к свадьбе, и такой крепкой – чистый спирт. Дед сквозь землю почуял, подкоп сделал под старухину половину и всего бутыль упер – в отместку за похищенные гранаты – и попивает себе, до сих пор еще есть. А бабка даже не догадывается.

Когда солнце опустилось за дальний лес и на увал легла тень, дед осторожно стал подниматься наверх, попутно изучая следы. Моховой покров казался цельным, особенно внизу, но выше, и на нем было не разобрать следов, ибо когда-то разбитый снарядами склон был обезображен воронками, выброшенной взрывами землей, на которой теперь росла короткая щеточка кукушкиного льна, – наступишь, а он тут же распрямляется. Куров поднялся на гребень, прикрываясь сосенками, удалился в лес, так чтобы оставить обзор пошире, забрался на кучу брошенного вершинника и там затаился.

В прошлый раз мутант появился внезапно, скорее всего, вылез из партизанского схрона, но откуда конкретно, дед заметить не успел. И куда делся потом, тоже в сумерках не рассмотрел. Уже наутро, когда рассвело, Куров прокрался на то место, однако ни входа, ни выхода в какое-либо подземелье не отыскал. И сделать это было невероятно трудно, поскольку в девяностых годах Пухнаренков продал весь лес на второй заставе финнам. Те же сами рубить не стали, но пригнали свою технику, наняли местных москалей, которые изнахратили суровый брянский лес, как фашисты девку. Теперь, насколько хватал глаз, повсюду простирался выруб, заросший осинником, молодым ельником и заваленный горами гниющего мусора и колодника. В хороший год еще грибы росли – волнухи, обабки, грузди…