Левая сторона - Вячеслав Пьецух Страница 21

Все это сейчас к тому приходит на ум, что в сентябре 1979 года в деревне Шебалино многострадальной Ярославской области совершилось восстание местного населения. Восстание было самым настоящим, с заговором, стрельбой, кровью, судом, карой, и даже у его вождя фамилия была Пестель.

Каша заварилась по той причине, что в районе решили упразднить деревню Шебалино. Стояла она действительно на отшибе, дорога к ней находилась в доисторическом состоянии, магазина не было, школы не было, хотя один учащийся, именно малолетний Сорокин, неминуемо подрастал, жителей насчитывалось всего-навсего тридцать душ; вообще, настолько глухая была деревня, что тут не то чтобы до конца верили в телевизионные трансляции из Москвы. Так вот, несмотря на такое сиротское положение, шебалинские решили властям деревню не отдавать. Заводилой выступил Иеремия Иванович Пестель, из поволжских немцев, в просторечии — Еремей: то ли ему фамилия покою не давала, то ли в нем взыграло глубоко германское чувство человеческого достоинства, дремавшее в нем до поры до времени, то ли он от рождения был бунтарь.

После того как в Шебалино наведался человек из района и честно предупредил, чтобы местные складывали чемоданы, так как деревня за ненадобностью отменяется и всех шебалинских переселяют на центральную усадьбу совхоза, село Петропавловское, этот Пестель самочинно созвал деревенский сход. Когда возбужденные, а частью и потрясенные шебалинские сошлись у дальнего колодца, причем братья Соколовы — Иван, Сергей, Петр — в силу генетической, верно, памяти явились на сход с дрекольем, Пестель сказал односельчанам нервную речь, смысл которой сводился к тому, чтобы властям деревню ни под каким видом не отдавать. Заключительная часть этой речи звучала так:

— А то, понимаешь, какую моду взяли! То они калмыков переселяют, то крымских татар, а теперь и за нас взялись, за среднюю полосу! Что за древнеегипетские приемы?!

Надо заметить, что шебалинские издавна были в обиде на районные власти и за метафизический трудодень, и за налоги на яблони, и за двойной план по мясу, поэтому народу прочно легли на душу Пестелевы слова. В сомнении остался один Степан Умывакин, старый пораженец и пессимист.

— Ничего у нас не получится, — сказал он. — Потому что против лома нет приема. Вот ужо нагонят ребят в черных шинелях, так сразу как миленькие в Петропавловское побежите! В ОГПУ наших шуток не понимают, это я, граждане, знаю не понаслышке.

— Ты что, Умывакин, осатанел?! — сказал ему Иван Соколов. — Все-таки сейчас не сорок шестой год, а семьдесят девятый — предельно ты допился, старик, как я погляжу.

На это Умывакин только махнул рукой, давая понять, что между сорок шестым и семьдесят девятым годами он принципиальной разницы не усматривает.

Как бы там ни было, сход сочинил протест, все шебалинские его подписали, кроме Умывакина да малолетнего Сорокина, который писать еще не умел, и Пестель самолично доставил протест в район.

Заместитель предисполкома Меньшиков выслушал Пестеля, прочитал протест, посмотрел в окно, постучал ногтями по какой-то зеленой папке, потом сказал:

— Давай считать так: вы эту бумагу не писали, а я ее не читал. Иначе вы, товарищи, жизни будете не рады — это я официально вам говорю.

— Ну уж нет, товарищ Меньшиков, — заявил Пестель. — Мы бумагу писали, а вы — читали!

— Смотрите, мужики, как бы горючими слезами вам не умываться.

— А ты нас не пугай!

— А я вас и не пугаю.

— А ты нас не пугай!

— А я вас и не пугаю. Просто-напросто посадим мы вашу шоблу за групповщину со взломом, и все дела.

— Не мели чепухи — такой и статьи-то нету.

— Ничего, мы вас без статьи посадим.

Так впоследствии и случилось, с некоторыми отклонениями от этого обещания, но прежде произошел ряд грозных событий, настолько необыкновенных для здешнего захолустья, что о них даже районная газета вынуждена была глухо упомянуть. На другой день после разговора Пестеля в исполкоме Шебалино посетила группа товарищей из района во главе с начальником милиции майором Петелиным, удаленным из самой Москвы в связи с неполным служебным соответствием, а проще говоря, за какие-то архаровские проделки. С группой товарищей у шебалинских вышел тяжелый разговор у дальнего колодца — стороны остались друг другом крайне недовольны и разошлись решительными противниками. Причем Петелин предупредил:

— Не хотите по-хорошему, будет по-плохому.

— По-плохому — это как? — спросил его Умывакин, который в присутствии майора вдруг чего-то остервенел.

— А так: бульдозерами вас выкорчевывать будем, как социально чуждую поросль, чтобы другим неповадно было.

Поскольку в районе знали, что Петелин на ветер слов не бросает, вечером все шебалинские мужики, числом семеро, сошлись в баньке у Пестеля на совет; даже малолетний Сорокин явился на него с рогаткой в кармане, но его педагогично провозгласили сыном полка и выставили за дверь.

— Значит, положение наше такое, — открыл совет Пестель — либо мы идем на поводу у Петелина с Меньшиковым, и тогда опять мы выходим белые рабы, либо мы отстаиваем деревню до последнего издыхания.

— Я предлагаю бороться до последнего издыхания, — сказал Иван Соколов. — Все равно на эту жизнь глаза мои не глядят, а так хоть потешимся напоследок. А посадят — отсидим, тоже для нас не новость.

Сергей Соколов добавил:

— Тем более что на зоне, братцы, ничего страшного нет. Я же сидел и знаю. Сыт, обут, одет да еще работаешь восемь часов, как в городе, а не полный световой день, как у нас в полеводстве, да еще реальная зарплата тебе идет!..

— Тогда будем голосовать, — предложил Пестель и сделал какое-то историческое лицо. — Кто за то, чтобы отстаивать Шебалино до последнего издыхания?

Шесть правых предплечий, трогательно подпертых левыми ладонями, одновременно взлетели вверх. Против был единственно Умывакин.

— Я что, психический, — сказал он, — чтобы идти на неминуемую погибель?! Я и в войну с голыми руками не хаживал против «тигров»…

— А зачем с голыми руками? — заметил Кравченко Валентин. — Ружье у нас на что?..

— Можно еще сделать несколько бутылок с зажигательной смесью, — предложил Петр Соколов. — Я в школе делал, тем более что у меня пятерка была по химии.

— Ну, это ты уже хватил, — сказал ему Пестель. — Может, мы еще авиацию подключим? Нет, ребята, обойдемся одними ружьями, да еще упаси господь целиться в человека; бьем только по скатам и в воздух, так сказать, для острастки.

После того как все решения были приняты, мужики разошлись по своим дворам и занялись боевыми приготовлениями: они чистили ружья, снаряжали жаканами патроны и подыскивали одежку защитного образца. Дети, предчувствовавшие праздник, путались под ногами, женщины сидели где-нибудь в стороне, злыми глазами следили за боевыми приготовлениями мужей, но прекословить пока не смели.