Крокозябры - Татьяна Щербина Страница 21

Зайдя в мою квартиру, Наполеон по своей привычке полез целоваться. А я, вместо того чтобы опять же по привычке унять приставучего Друга, самого давнего друга в моей новой жизни, не сопротивлялась. Ну устала я сопротивляться жизни, что ж такого? Не знаю, как описать дальнейшие сцены: сначала на меня снизошло неземное спокойствие, потом вспыхнула страсть такого свойства, что я выжигала землю вокруг себя, город П стал для меня пепелищем, как и Москва, кроме меня на Земле остался только один человек, Наполеон. Этого нельзя было ожидать, в это никто не верил, однако ничто в жизни меня больше не интересовало, ни друзья, ни работа, ни стихи Пастернака, ни Трагедистан, ни Латифундия-Латиноландия под водительством наместника Папы Иоанна Павла Второго. Прежде я не любила пирожные Наполеон и не пила коньяков, «Наполеон» в их числе, но теперь это стало моими деликатесами. Я никогда не интересовалась личностью Бонапарта и вообще этим отрезком истории, но тут пришлось изучить, почувствовав себя по другую сторону баррикад, чем Л.Н.Толстой. А кто писал, что Наполеон — антихрист? Маленький корсиканец хотел сделать доброе дело: если б он завоевал Россию, присоединив ее к Французской империи, то Россия была бы ему сегодня премного благодарна, но тогда своего счастья не понимала.

Мой Наполеон был высок ростом, отчего к историческим завоеваниям не склонен, но в остальном на тезку походил и завоевал меня на своей территории без боя. О чем вскоре сообщил жене, а через несколько месяцев пришел ко мне с чемоданами, и мы зажили вместе. Но идиллической эту жизнь было не назвать: он метался между мной и своим прочно обустроенным Бытием, а главное — работой, категорически не совместимой с моей национальностью. Я была представителем бывшего врага, а ныне — просто чужака, который еще не известно каким местом повернется к Латифундии, в глазах которой я была не я, а Россия, которая выходила из моды вместе с концом Тряски. Кроме того, я не знала даже местной азбуки, например, что такое Fauchon, самый дорогой продовольственный магазин Франции, да я и про лондонский Harrod’s не знала, я вообще была свалившаяся с луны и ударенная пыльным мешком по голове дикарка. Наполеон потребовал, чтобы я сняла с шеи крестик. Он мотивировал это ненавистью к старику Папе Иоанну Павлу Второму: «Это мой личный враг», — говорил Наполеон, и я покорно сняла крестик, который не могла меня заставить снять никакая советская власть. Наполеон говорил, что советские жестокосердны, так и я не испытываю сочувствия к его жене, которая курит уже по три пачки в день, что является формой самоубийства. Я тоже курила по три пачки. Жена звонила ночами, каждые десять минут, жизнь превращалась в ад, и мне бы отойти куда подальше, но Наполеон укорял меня в нетерпении. Меня упрекали в этом и прежде, но прежде желание угодить было мной еще не открыто, теперь же я проявляла терпение святой (неофит всегда усерднее прочих), святых же он ненавидел на втором месте после Папы. Меня он, конечно, любил, но все чаще повторял, что любил меня ту, отплевывавшуюся, как семечками, лицами м. п., любил Снежную Королеву, хозяйку своего заснеженного королевства. Для меня же быть с ним стало не то что приоритетом, а единственным смыслом жизни. Он ждал, кто первый — я или его жена — покончит с собой, типа русской рулетки. Я была к этому близка, всякий раз, когда он исчезал, я проводила время в борьбе с искушением шагнуть из окна, как это сделал Певец, он сделал это как раз из-за любви, поддавшись учению мировой литературы. В тот трагический день мы познакомились с Наполеоном, в тот день произошла экспериментальная свадьба, и эксперимент не удался, в тот день Злыдня заявилась ко мне, чтобы найти у меня под диваном сбежавшего от нее навсегда мужа. Боже, что это был за день!

Знакомые меня не узнавали. Я, долго мучившая всех своим презрением к алкоголю, теперь натурально спивалась, как весь русский народ. От безысходности и надежды, от органической невыносимости существования, когда Наполеон собирал в первый, второй и пятидесятый раз свои чемоданы и уходил навсегда. Потом он возвращался, стоял на коленях, плакал, просил прощения, а ко мне в этот момент возвращалась жизнь. Это должно было мне быть исторически близко: начинать с нуля, «до основанья, а затем», и лирически тоже: «Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась». Жизнь моя принадлежала отныне не мне и не Христу, которого я признавала своим Начальством. Вместо небесного царства надо мной теперь был потолок, и никто меня не слышал, а я не знала, к кому обратиться, ведь никого, кроме Наполеона, не было больше во всей Вселенной.

Запах серы нисколько не смущал меня, он был просто парфюмом от Paco Rabanne, модельера и звездочета, заколебавшего французов оповещением о конце света в 1999 году. Он утверждал, что на Францию упадет станция «Мир», и они верили, снимаясь с мест и обращаясь в бегство. Вы, наверное, думаете, что город П — это Париж? Иногда это так и было, Париж, Le Marais, boulevard Saint-Germain, place des Ternes, rue Monsieur le Prince, rue des Acacias, rue Brézins, но в другие времена это был город Пиздопропащенск, самая черная из всех черных дыр, из которой следовало бежать, как и советовал Пако Рабанн, только гораздо раньше, чем он советовал. Правда, известно, что притяжению черной дыры никто не мог оказать сопротивление, если на пути становился Дракон, то человеку, у которого над головой висел потолок, а внутри бушевал ад, бессмысленно было дергаться. Когда душа похищена и связи со Спасителем, с личным МЧС, никакой, то дело, считай, проиграно и жизнь выкинута на помойку.

В один из дней, когда я решила обратиться за помощью к человечеству, я открыла Фигню. Страницы были пусты, и лишь на одной горела красная надпись: Наполеон, со всеми его телефонами. Тогда я пошла к пророкам и ясновидцам, а пока шла по городу П, слезы лились из моих глаз ручьями, и очень удивительно мне было видеть, что вокруг ходят люди, у которых хватает сил не рыдать, хотя бы на улице. Все эти прохожие казались мне фигурами героическими, Гераклами, которые обучились сложнейшему искусству нормальной жизни, то есть жизни выносимой, терпимой, о большем я и мечтать не смела. Пророки и ясновидцы в один голос твердили мне: это дьявол, дьявол, вот и карта Таро «дьявол» все время выпадает, не ждите, не надейтесь, бегите. Наполеон возвращался тут же, и я, подобно Злыдне, теряла последние крупицы разума, заряжаясь на очередной круг. Взявший меня на поруки спасатель, присланный отвергнутым мной Начальством ясновидец Дени, увещевал меня всяко, даже взывая к моей давно забытой гордости: не хотела ведь я оказаться под колпаком конторы глубокого бурения, а тут, чего жду от тайного генерала Наполеона, от конторы того же рода, не рехнулась ли я? О, я готова была отказаться от гражданства, профессии, от всего, чего бы меня ни попросили, только не от Наполеона. Я готова была бежать с ним в Заир (памятуя о brasserie de Zayer), жить под мостом, бомжевать, влиться в цыганский табор или чеченский тейп, не было такой жертвы, которой бы я не могла принести.

Дени помог мне принять спасительное решение, билет в Москву уже лежал у меня в кармане, но накануне отлета Наполеон снова возник в виде черной дыры, в которую я проваливалась при ее приближении просто по закону физики. А преодолеть физические законы может только бо́льшая сила. Большей силой в данном случае оказалось решение, не обсуждаемое, как армейский приказ. Я долетела до Москвы. Какой она показалась мне красивой, какой теплой, несмотря на лютый мороз! Я надела крестик, но далеко не сразу вписалась в пространство над головой, с которым можно было взаимодействовать, я и голову-то свою обнаружила лишь постепенно, по мере возвращения разума, утраченного, казалось, навеки. Я забросила Фигню вместе с прочей бумажной продукцией, банковскими счетами, налоговыми декларациями, телефонными квитанциями, письмами, всем, что нажила в городе П, в какой-то ящик и больше его не открывала.