Мужская верность - Виктория Токарева Страница 21

Пять лет назад – поняла Марина.

– А сколько вам сейчас?

– Пять пять. – Люси написала в воздухе 55.

Значит, они разошлись в пятьдесят. Остаться одной в таком возрасте – мало радости. Но у Люси лицо было ясным, голубоглазым, круглым, как лужайка под солнцем.

Не страдает – поняла Марина. Вспомнила свою тетку, мать сестры, которая в аналогичном случае страдала безмерно и дострадалась до инфаркта. А эта сидит себе: личико гладкое, глазки голубые, как незабудки. Может, она своего мужа терпеть не могла? Может, сама и бросила…

– Вы любили мужа? – уточнила Марина.

– О! Да! Много любить…

– Кто ушел: он или вы?

– Он! Он! Любить Вероник!

– Вероник молодая?

– О! Да! Тре жен е тре жоли. Формидабль!

Марина узнала слово «формидабль» – то есть потрясающая.

Значит, муж ушел к молодой и прекрасной Вероник. Тогда Люси все бросила: прошлую жизнь, Париж, купила дом высоко в горах, подальше от людей. Как бы ушла в монастырь.

Машина остановилась возле маленького придорожного магазинчика. Марина подумала: в эти отдаленные точки почти никто не заходит, и здесь можно найти такое, чего нет нигде. Как говорила мама: черта в ступе.

Дрожа от радостного нетерпения, Марина вошла в лавочку. Но увы и ах… Лилового костюма не было в помине. Висели какие-то одежды, как в Москве на ярмарке «Коньково», турецкого производства. Даже хуже. Да и откуда в горах лиловый костюм? Такие вещи – в крупных городах, фирменных магазинах, в одном экземпляре. Жаль. И еще раз жаль.

Но все-таки Марина высмотрела черные джинсы и шерстяную кофту шоколадного цвета. На кофте были вышиты наивные цветочки и листики. Такое впечатление, что эту кофту связали местные крестьяне и они же вышили разноцветным гарусом.

Марина тут же натянула джинсы и кофту, а московскую одежду продавщица сложила в большой пакет.

– Тре жоли! Формидабль! – воскликнула Люси.

Марина поняла, что это одобрение.

Вышли к машине. Поехали дальше.

– Много красиво! Стиль Вероник!

– Ты любишь Вероник? – удивилась Марина.

– О! Да! Много любить. Вероник – коме анималь.

Марина знала, что анималь – животное. Значит, одно из двух. Вероник – неразвита, примитивна, как животное. Либо – естественна, как зверек. Безо всяких человеческих хитростей и приспособлений. Дитя природы.

– Жан-Франсуа и Вероник уезжать три года Йемен. Оставлять Зоя меня.

– Жан-Франсуа, это кто?

– Мари. Муж.

– А Зоя?

– Анфан. Ребенок. Так?

Значит, Вероник и Жан-Франсуа уезжали зачем-то в Йемен на три года и оставили Люси своего ребенка. Как на бабушку. Никакой ненависти. Одна разросшаяся семья.

У него нет ненависти – это понятно: он ушел к молодой, живет новую жизнь, испытывает новое счастье. А Люси… Почему она согласилась взять их ребенка и забыть о предательстве? Может быть, пытка одиночеством еще хуже? Быть нужной в любом качестве?

– У вас есть свои дети? – спросила Марина.

– Два. Большие. Жить Париж.

Могла бы взять собственных внуков.

Из кустов вышла собака и остановилась на дороге. Она была рыжая, крупная, неопределенной породы. Стояла, перегородив дорогу, и спокойно, без страха смотрела на приближающуюся машину.

Люси вынуждена была остановиться. Она, перегнувшись, открыла заднюю дверцу. Собака тут же запрыгнула на заднее сиденье и уселась с таким видом, как будто они с Люси договорились тут встретиться. В машине запахло мокрой собакой.

– Это твоя собака? – спросила Марина.

– Нет. Она теряться. Ждать помощь.

– Что же делать?

– Звонить телефон. Ждать хозяин, – спокойно объяснила Люси.

Марина посмотрела на собаку. На ее шее был кожаный ошейник, на ошейнике – медная табличка. На табличке, должно быть, все данные, включая телефон хозяев.

Собака дрожала от холода и стресса. Возможно, она потерялась давно – сутки или двое – и столько же не ела.

Собака посмотрела на Марину, как будто спросила: ну, что ждем? Поехали?

Машина тронулась вперед, к дому Люси.

Проехали церквушку. Еще вверх – и открылась плоская терраса с аккуратной зеленью. На ней – каменный дом с широкими крыльями. Приехали.

Люси первым делом выпустила собаку и тут же пошла звонить.

Потом быстро соорудила кастрюлю похлебки, нарвала туда ветчины. Поставила перед собакой. Собака опустила морду, живот ее судорожно ходил.

Марина ощутила глубокое удовлетворение, полноту бытия. Какое счастье – кормить голодное зависимое существо. В глазах Люси стояли виноватые слезы. Видимо, она чувствовала то же самое.

Центральная комната в доме была очень большой, около ста метров. Белые стены, ломаные пространства, живопись, низкая белая мебель. Такой интерьер Марина видела только в суперсовременных каталогах.

– Проект Франсуа, – объяснила Люси. – Франсуа архитектор.

Все ясно. Франсуа стер десять веков, даже одиннадцать. Оставив фасад древним, он перестроил всю внутренность дома, создав интерьер двадцать первого века.

Марина сначала растерялась внутри таких белых пустот. Потом быстро привыкла. А через пару часов уже не хотела ничего другого. Как будто срослась со свободой и чистотой. Это тебе не крюки для мутонов.

Люси сварила крепкий душистый кофе, что-то грела, ставила – все во мгновение, весело, вкусно. Особенно хорош был утиный паштет, который во Франции перетирают со сливочным маслом. И еще горный мед. Он благоухал на весь дом, перебивая кофейный дух.

Марина глубоко наслаждалась едой, тишиной, покоем, а главное – характером Люси. Бывают же такие люди: О! Да! Все им хорошо. Муж ушел – хорошо. Соперница – формидабль. Да еще и Зоя.

– Зоя – русское имя, – заметила Марина.

– Да! Вероник русские корни.

– Ты любишь Зою? – спросила Марина.

Люси даже не смогла сказать: О! Да! Замахала руками. Ее чувства были сильнее, чем любые слова.

– А она тебя?

– Всегда целовать…

Маленькая девочка обвивает шею и целует, обдавая земляничным запахом цветущего тельца. Влажное прикосновение ангела.

Раздался звонок.

Люси подошла, что-то проговорила. Положила трубку.

Марина хотела спросить: кто это? Но удержалась.

– Это Ксавье, – сказала Люси, будто прочитала мысли.

Марина хотела спросить: кто такой Ксавье? Но тоже удержалась.