Настоящая любовь или Жизнь как роман - Эдуард Тополь Страница 21

«…надо мною сияло степное солнце, начиналась весна, а с ней совсем новая жизнь, конец каторги, свобода!..» (Достоевский.)

«…то там, то здесь чернели юрты киргизов, тянулись вереницы верблюдов…»

«Он шел по этапу пешком из Омского острога в Семипалатинск, к месту солдатской службы, но встретился им обоз, везший канаты, и они несколько сот верст проехали на этих канатах. Он говорил, что во всю жизнь не был так счастлив, как сидя на этих жестких канатах…»

«Я походил на больного, который начинает выздоравливать после долгой болезни и, быв у смерти, еще сильнее чувствует наслаждение жить… Надежды у меня было много. Я хотел жить…»

«…оборванный и полуголодный по этапу пришел Достоевский в Семипалатинск».

Семипалатинск, плац перед солдатскими казармами. Мартовский день

Семипалатинск — удручающее захолустье, затерянное в глухой киргизской степи, недалеко от китайской границы. Одноэтажные бревенчатые домишки на правом высоком берегу Иртыша, бесконечные заборы, на улице ни одного фонаря… Жителей 5–6 тысяч человек вместе с гарнизоном… Киргизы живут на левом берегу, большей частью в юртах. На севере лежит казацкая слобода, там сквер, сады, крепость. Здесь помещалось все военное: казармы линейного батальона, конная казачья артиллерия, все начальство, главная гауптвахта и тюрьма. Здесь же православная церковь, единственное каменное здание; большой меновой двор, куда сходились караваны верблюдов и вьючных лошадей; армейские казармы, госпиталь… Ни деревца, ни кустика, один сыпучий песок, поросший колючками…

Из казармы на плац выбегают солдаты, строятся повзводно.

Достоевский, выбежав последним, на ходу застегивает ремень и становится в строй. Шинель на нем перекошена, треуголка сбита.

Ротный офицер Веденяев по кличке Буран, проследив за Достоевским тяжелым взглядом, командует фельдфебелю Маслову.

БУРАН. Первый взвод — в караул. Второй — заготовка дров. Третий — красить казарму. Четвертый — строевые учения. (Показав пальцем на Достоевского, недобро.) Так… А это у нас сочинитель, писатель, с каторги новобранец. За ним смотри в оба!

…Солдатские сапоги звучно впечатывают подошвы в хрупкий песок плаца. Среди марширующих — новобранец Федор Достоевский.

Фельдфебель Маслов — «крошечная голова на несуразном туловище, все лицо усыпано угрями, нос в виде клюва, узкие черные глаза» [3]— спиной бежит рядом со строем.

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (весело, лихо). Ать-два! Ать! Выше ногу! Выше! Тяни носок! Ать-два!..

Мимо плаца идут две дамы — 36-летняя Елизавета Герф, первая местная красавица, жена горного генералинженера, и 28-летняя Мария Исаева, на четверть француженка, «красивая худощавая блондинка среднего роста… хрупкая… ее волнистые волосы были разделены пробором посредине… в ней было сочетание детского и женского…».

Марширующий в строю Достоевский останавливается и замирает, впиваясь глазами в Марию. Идущий позади Достоевского пожилой татарин Бахчеев натыкается на него, на Бахчеева натыкается семнадцатилетний кантонист [4]Кац, и весь строй солдат сбивается с ноги.

Фельдфебель гневно подлетает к Достоевскому.

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (кричит). Достоевский! Мать твою!..

Дамы оглядываются на этот крик, и Исаева встречается глазами с Достоевским. Это секундное, но пронзительно емкое скрещение взглядов — серые глаза Достоевского расширяются как при безумии, а взгляд Исаевой от жалости к этому худющему солдатику переходит в изумление перед его открытым и восторженно-чувственным интересом к ней.

Но тут фельдфебель дает Достоевскому такой подзатыльник, что Достоевский едва не тыкается носом в землю.

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (орет). Взвод, ложись! По-пластунски!..

Падая лицом в песок плаца, Достоевский видит, как скрываются за поворотом фигуры Герф и Исаевой…

Казарма. День

Два дневальных солдата вносят большую деревянную бадью, наполненную «варевом без названия». Солдаты, вооружившись мисками и огромными деревянными ложками с толстыми черенками, получают свой скудный обед и едят тут же, сидя на нарах.

Но Достоевский безучастно лежит на нарах, мечтательно глядя в потолок.

После обеда в казарме гул голосов, дым от самокруток… Бахчеев смазывает сапоги… Кто-то стирает портянки… Молоденький Кац, сосед Достоевского по нарам, портняжничает… Рядом на узкой койке балагурит с молодыми солдатами бывалый старик «наемщик» [5].

СТАРИК «НАЕМЩИК». А начальству перечить — гиблое дело. Сами раскиньте: коли подниметесь, как дуб против ветра, — вас буря и сломит; а пригнетесь к земле, как былинка, — все вынесете…

Достоевский, лежа на нарах, продолжает отрешенно глядеть в потолок.

КАЦ. Достоевский!

Достоевский не слышит.

Кац толкает его локтем.

КАЦ. Достоевский! Оглох, что ли?

ДОСТОЕВСКИЙ (очнувшись). А?

КАЦ. Чаю хочешь?

Достоевский, не понимая, хлопает глазами.

КАЦ. Чаю, говорю, хочешь?

ДОСТОЕВСКИЙ. Хочу…

КАЦ (откусив нитку). Иди поставь самовар.

И Достоевский, словно лунатик, встает, вынимает из-под нар самовар, несет его к выходу из казармы.

Глядя ему вслед, Кац качает головой.

КАЦ. Мишигине коп… [6]

Пост у армейского склада. Ночь

Стоя в карауле, Достоевский, замечтавшись, сворачивает цигарку, чиркает кремнем и закуривает.

Тотчас за его спиной как из-под земли вырастает подкравшийся тишком Буран — Веденяев, со всей силы бьет кулаком по уху. Цигарка выпадает из руки Достоевского.

БУРАН (затаптывая окурок, в бешенстве). Курить в карауле? У порохового погреба? Назад упеку, в каторгу! Ты слышишь?

ДОСТОЕВСКИЙ (выходя из транса). Что?

Семипалатинск, улицы города. Весна, день

Солдаты красят наличники на окнах казармы…

Другие (среди них Достоевский) чинят мостовую — таскают на носилках и в тачке песок, заделывают колдобины…