Сережик - Сергей Даниелян Страница 21

У нас во дворе был мальчик, которого звали Вреж. Много есть странных армянских имен, но имя Вреж означает «месть». Кстати, это распространенное имя в Армении. Думаю, это связано с тяжелой историей народа. Но здесь не будем об этом.

Его звали Вреж – и все. Мальчик был меньше нас. Мы редко его брали в футбольную команду, он разве что играл с нами в «казаки-разбойники», да и то на стороне девчонок. Вреж был нервным ребенком, постоянно устраивал истерики и еще был конфликтным, а я конфликтов всегда избегал. Мы почти не общались.

Его мать работала в гастрономе на первом этаже нашего здания: там мы покупали молоко, хлеб, там она нас обвешивала, когда брали сахарный песок или масло. Роптать на эту тему в Советском Союзе было не принято. У нас была магическая формула: все нынче воруют – и я ворую.

Ее муж, отец Врежа, был починителем телевизоров – так мы его называли. У него был маленький чемоданчик с инструментами, светлые кримпленовые брюки, сорочка всегда заправлена за пояс, и усы как у Марчелло Мастроянни. Он был очень худым, а его жена, продавщица Парандзем, весила около центнера. У нее были бицепсы и усики, почти как у мужа. Муж был тихим и трудолюбивым мужичком. У него в Разданском ущелье под нашим зданием был небольшой садик. Он весь день там копался, складывал красивые террасы из камней, ставя их друг на друга, сажал деревья, обрабатывал виноград, а утром шел на работу с чемоданчиком. Он даже сделал для нас всех бетонные ступеньки, по которым мы спускались к тутовым деревьям. Словом, был порядочным семьянином и трудягой.

Я ему часто помогал, он меня любил, и мы с ребятами много времени проводили в его саду. У нас с папой тоже был свой садик рядом с ним в ущелье, и мы помогали друг другу по хозяйству. Вреж в сад отца ходил нечасто, а продавщица была толстая, ей трудно было преодолевать ступеньки, которые сделал ее муж, и она всегда была в магазине. Звали мужичка Эрнест. Как-то по-американски. Они жили в соседнем подъезде, за нашей стеной.

Вместе с шишками, как видите, жили и простые трудящиеся.

Однажды случилась история, которая потрясла весь Ереван.

Рано утром приехала скорая, и из соседнего подъезда вынесли носилки, покрытые белой простыней. Держали носилки четыре мужика, из них двое – из соседнего подъезда. Я это видел из окна, которое смотрело во двор. Мама с ужасом узнала от соседей страшную историю про семью скромного починителя ламповых телевизоров Эрнеста.

Он ночью зарезал жену – стокилограммовую продавщицу гастронома Парандзем – и своего сына Врежа. Потом надел свои кримпленовые брюки, заправил в них сорочку и пошел в милицию сдаваться. Сперва ему не поверили, но когда он сказал, что сыну не отделил голову от тела, как жене, и его еще можно спасти, все зашевелились и поехали на место преступления.

Все наше здание было в шоке. Интернета тогда не было, и подобные новости в счастливой Советской стране не оглашались. Все перешептывались на эту тему. Молва поползла по городу. И когда я слышал эту историю уже где-то от посторонних людей, то с гордостью говорил, что это мои самые близкие соседи. И так все рассказывал, как будто сам в это время лежал у них на диване.

После этой странной истории мы Врежа не видели, но вроде бы он остался жив… Дом их опечатали, и там никто не жил. Пустая квартира маньяка-убийцы, да еще и нашего в прошлом хорошего приятеля и соседа, все манила нас с Типачом.

В один прекрасный день мы с ним выбрали момент, когда у меня дома никого не было. Мы решили перелезть через балкон и зайти к ним в спальню. Сперва полез я. Высоты я не боялся, мне часто приходилось лазить по скалам в ущелье, когда ловили змей. И вообще, после Африки я забирался на вековые тутовые деревья до самой макушки. За мною на балкон перелез Типач. Мы пригнулись, чтобы нас не было видно со двора, и подползли к балконной двери. Возле нее на балконе лежал старый приемник-проигрыватель, и на нем стояла большая прогнившая тыква, которую накануне преступления Эрнест бережно притащил домой со своего огорода вместе с другим урожаем. Я достал свой перочинный нож и открыл задвижку, мы вползли в спальню.

Мы надеялись увидеть что-то ужасное – ну, скажем, остатки крови или еще что-нибудь такое. Но все было чисто. Спальня выглядела так, будто люди просто на секунду вышли из нее, скажем, в туалет. Но мы с Типачом дрожали и жалели, что туда вошли. Нам слышались какие-то шорохи, бормотание. Я предложил пойти в другие комнаты, но нами овладел скотский страх. Было такое ощущение, что сейчас кто-то войдет и случится что-то ужасное. Мы озирались, глубоко дыша, и мечтали увидеть хотя бы нож, которым Эрнест зарезал сына и жену. Но спальня зловеще пустовала.

У кровати лежал чемоданчик с деталями лампового телевизора. Мы решили, что это бесценные улики, и рассовали по паре ламп по карманам. В доме журчали трубы и слышались еще какие-то непонятные звуки. Нам стало очень страшно. Бывает так, что летишь с американских горок и проклинаешь себя – ну почему ты вообще заплатил за этот идиотизм сорок долларов! – и ждешь, вжавшись в сиденье, когда закончится этот ад! Обещаешь себе, что больше никогда этого не сделаешь! Если останешься в живых.

Мы с Типачом, мешая друг другу и толкаясь, оказались на балконе и так быстро перелезли через перила обратно, что чуть не сорвались с пятого этажа. Мы уже были в маминой спальне, и вдруг открылась наша входная дверь. В квартиру вошла мама с сумками и удивилась, что это мы делаем в ее спальне. Я оправдался, что были на балконе. И вот только зашли домой. Типач покивал белобрысой головой и вышмыгнул вон. Мама подошла ко мне близко и, глядя мне в глаза, спросила, что случилось, почему я бледный. Потом проверила мой лоб губами на температуру и решила, что мне надо немедленно лечь в постель и завтра я не пойду в школу. Это было счастьем, бонусом за страдания, которые я сам навел на свою голову. Я принял это предложение, лег и попросил горячего чая с варениками по рецепту бабули Лизы. Правда, у мамы они не так вкусно получались, как у бабули. Но и на том спасибо…

Страшно было осознавать, что это все происходило у тебя за стеной. Наши все говорили, что нам повезло; что у этого шизофреника Эрнеста мог случиться приступ неистовства, скажем, днем, когда мы с ребятами играли у него в саду. Или в ту злую ночь ему могли послышаться звуки, он перебрался бы через перила на наш балкон и полез к нам в спальни. Чем черт не шутит!

Но постепенно мы начинали эту историю забывать, и больше не вспоминали даже о Вреже, которого родственники забрали в деревню сразу после реанимации.

Эрнест сидел в психушке на пожизненном лечении, и о нем тоже не было никаких вестей.

Однажды я услышал странный неприятный скрип за стеной спальни. Мне показалось, что опять пришли родственники несчастной Парандзем и что-то там делают. Но скрип был монотонный и продолжался довольно долго. Я сказал об этом нашим, отец вышел во двор, я – за ним. Мы пошли к соседу по площадке, и сосед тоже забеспокоился. Папа толкнул дверь в адову квартиру, и она без труда открылась. Мы вошли. На полу спальни зарезанной Парандзем сидел Эрнест, стекло на балкон было разбито. Странно, как это я не услышал.