Прощай и будь любима - Адель Алексеева Страница 20

– Еще какие! Ведь грешная я!.. Вот ты-то – серьезная, умная, с парнями не имеешь дела, а я… У нас в техникуме девчонки знаешь какие были? Бедовые, но хи-итрые. Людка, бывало, наденет две-три пары трусов, когда на свидание идет, и он ничего с ней не сделает. А я… Тип у нас был, опытный ловелас… Уговаривал: у тебя, мол, фигура что надо, а состаришься – и нечего вспомнить, дай я тебя сфотографирую… Сперва снимал, а потом… Валька, не девушка я, понимаешь! – Она взглянула на подругу. – Ты меня презираешь, да?

– Что ты, что ты!

– А теперь вот Милан, лапочка, я так его люблю!.. Как же скажу ему? Или не говорить? Я кручусь перед ним так и этак, выделываю пируэты, но не приближаюсь. – Она ухватилась за новую спасительную мысль: – А может, все рассказать? Может, они за границей там по-другому смотрят?

– Ну, не знаю, по-моему, так же, как мы. Только, я думаю, лучше ничего ему не говорить, – неуверенно отвечала подруга, вспоминая особиста с противным носом. У нее было такое чувство, точно она кого-то предает. – Ведь вы поженитесь?

– Милан уже писал докладную командиру, но… не разрешают. Не знаю, ихние или наши.

«Должно быть, наши», – подумала Валя. И принялась уверять:

– Это с иностранцами браки запрещены, но Милан же из страны народной демократии! Значит, разрешат.

– Ты думаешь?

– Уверена!

В Гале была легкая беспечность. Ее глаза мгновенно наполнялись слезами и так же быстро высыхали, слезы не оставляли следа. Взглянула на часы и вскочила:

– Мне же пора на свидание с Миланчиком! Пока!

Галка убежала, а Валентина сидела и не могла двинуться с места. Что за очаровательная пара Милан и Галя! У него на губах всегда улыбка, у нее – оживление, искристость. Они порхают, словно веселые попугайчики в клетке… У Валентины такого и в помине нет. Она словно чем-то придавлена, как бы подморожена. Что же так давит? Любимая и властная мамочка, сверхисполнительный отец, чувство долга… Сгоряча поданное заявление в партию, а теперь – этот «особый отдел». И, конечно, какая-то чехарда в отношениях с Сашей.

А в это время Галя уже встретила Милана, потащила в дальний угол садика, и щебетала, щебетала. Однако Милан на этот раз был неулыбчив и рассказал что-то ужасное.

На похороны Сталина прибыли все секретари компартий стран народной демократии, и тут вдруг заболел Клемент Готвальд, президент Чехословакии и лидер чехословацкой компартии.

В глубине сада Милан открыл портфель, вытащил газету:

– Послушай, Галушка, что пишет один журналист, чех, я знал его. Какая патетика, сколько слов, но что за ними скрывается? И отчего ни слова о болезни товарища Готвальда? Слушай: «Мы живем в великую эпоху, в эпоху Сталина… На всем, о чем мы мечтаем, за что боремся, лежит печать его гения, его воли и мужества. Сталин был отцом всех людей труда… Но вот его не стало, опустилась ночь. И все же скоро взойдет солнце, ночь скорби сменится новым днем… На смену ночи капитализма придет светлый день коммунизма. И там вечно будет жить и улыбаться нам великий Сталин».

Галя подхватила последние слова – чуть не засмеялась:

– Улыбаться… будет… из гроба, да? Вот это да!

– Перестань! Я тебе говорю о болезни Готвальда, а ты…

Но в нее точно вселился бесенок.

– Ай-ай-ай! Заболел наш миленький Готвальд! Гриппом, да? – Она старалась отвлечь его от мрачных мыслей и пустила в ход и взгляд исподлобья, и улыбочки, и кудрявую головку. К тому же ее вдруг осенило: – А что, если… Миланчик пойдет в кремлевскую больницу, навестит дорогого Готвальда и… скажет, что есть два человечка, бедных, несчастных, которые любят друг друга, но им не дают пожениться?

Милан затолкал газету в портфель:

– Тебе все шутки… А вдруг с ним случится то же, что со Сталиным?

– Что ты! Так не бывает!

– А если?.. Ну все, мне пора, в восемнадцать ноль-ноль быть у командира.

…Ах, как проклинала себя Галя за то легкомысленное поведение! Если бы знать!.. Они расставались на час, на день, а получилось…

В тот же день стало известно, что через два дня после возвращения из Москвы с похорон Сталина Готвальд… скончался – и, кажется, все слушатели-чехи исчезли из академии.

Как она кусала локти, как жадно всматривалась в газеты, которые раньше никогда не читала! Даже ходила смотреть окна ТАСС, фотографии. Вот Вроцлавская площадь, тысячи людей… Вот крупный план: нет ли тут Милана? «Господи, подай весточку, позвони, приезжай!» Неужели это навсегда? Она мучилась своими «грехами», думала о пустяках, это казалось самым важным, а тут такие дела – он больше не вернется! Кто знает, что там происходит?

В июне Галю послали в колхоз, а там не было даже газет… Она теперь не засыпала без слез, казалось, на всем белом свете осталась одна.

Родителей у Гали не было. Ее отец был родом из Западной Белоруссии, которая до 1939 года входила в состав Польши. В 1939 году часть Польши отошла к СССР, и в том числе деревня, где жили братья Андрей и Василий. Андрей как раз женился на Галиной матери, они уехали, а дядя Василий остался в Польше. Сестра Галиной матери, у которой они стали жить, прежде была балериной, любила романтические истории, пережила несколько потрясающих романов… и не теряла веселости, – Галя унаследовала от нее оптимизм жаворонка.

Скоро Галин отец вступил в партию, устроился на завод и в письмах брату расхваливал новую родину. Василий решил на нее поглядеть, приехал в гости. Только потом, после его отъезда, отца арестовали, и жена его (что самое обидное) кричала: «У нас напрасно никого не сажают! Значит, ты виноват!». Но спустя месяц увели и ее…

Ничего этого не знала Валентина, но обо всем этом было известно в особом отделе. Однажды она подняла телефонную трубку и вновь услышала:

– Товарищ Левашова, вас вызывают в особый отдел.

Там ей и поведали про Галину биографию, добавив, что дядя Гали – пособник капитализма.

– Вы поняли? Так что ждем, ждем, товарищ Левашова.

– Но при чем тут Каленова? Она работает хорошо, учится, стенгазету делает, вообще хорошая комсомолка! – Валя защищалась, но чувствовала себя зверьком, загнанным в угол. Наконец (ей показалось это очень разумным) объяснила: что может быть общего у Гали и Милана, если он давно уехал к себе на родину!..

– Вернется, – мрачно опустив «сизый огурец», заметил особист. – Идите.

Кому скажешь? Валя постучалась этажом выше и все выложила Саше. Лицо его посуровело, так же как в прошлом году после возвращения со сборов где-то в далеких местах. Саша объяснил коротко:

– В следующий раз, если от тебя что-нибудь потребуют, – откажись. Мол, я не умею ничего скрывать, по лицу все можно прочитать. И поплакать можешь.

Говорил он ласково, поглаживал по плечу, однако… На другой день – опять обида.