На солнце и в тени - Марк Хелприн Страница 20

Мягкая юбка тонкой шерсти, пережившая несколько поколений моды благодаря классическому покрою, открывала ее ноги слишком сильно даже для актрисы. Когда она покинула сцену, чтобы переодеться и снять грим, Гарри обошел вокруг квартала. Он опаздывал на пару минут, но знал, что такое опоздание всегда безопасно при встрече с хорошо одетой женщиной, потому что при ней либо не будет часиков, либо они будут слишком малы для минутных рисок. Подходя с запада, он увидел ее в профиль, осанка у нее была такой же прямой и сильной, как ему помнилось, лицо, хоть и грубо освещенное менее мощными лампами шатра, было великолепно и светилось мыслью, а ноги были гладкими, как у Джин Харлоу [18]. Как прекрасно, что женщина, в которую он так влюблен, еще и настолько привлекательна сексуально.

Она казалась взволнованной и огорченной, но стоило ему остановиться слева от нее, она к нему повернулась, и ее мрачность просто исчезла. Он понял, что это непроизвольно, что это его появление сломало ее решимость быть серьезной. Ее глаза показывали, что хотя она, возможно, и решила его отвергнуть, не могла сделать это в его присутствии. Почему она так рано начала колебаться, он не мог предположить, но, как и она, оживился при встрече. «Привет», – сказал он. Даже на каблуках она была несколько ниже, чем он, и посмотрела на него снизу вверх, тем самым смягчив свою позу и осанку, из-за чего показалась очень молодой. Прежде он думал, что ей под тридцать и она еще во многих отношениях молода, но она была очень женственна, и до этого мгновения он не находил в ней ничего девичьего.

Она собиралась заговорить, но в этот миг, с опозданием, как Гарри, с запада донеся звон церковных колоколов в Клинтоне и включилось полное освещение шатра – в контрапункт к колоколам с металлическим щелчком реле замкнулась электрическая цепь. Это показалось странным, потому что солнце стояло в небе еще довольно высоко. Поскольку ее приветствие заменили звук и свет, она посмотрела на него и спросила:

– Что у вас с глазом?

Длинный порез рассекал почти все его левое веко. Он начал заживать, но, в отличие от большинства ран такого размера, был все еще красным.

– Это от машины, – сказал он.

– Какой машины?

– Перфоратора для кожи, это такая штамповочная машина.

– Вы сунули в нее голову?

– Я менял ремень. Она ударила и рассекла мне глаз. Еще восьмую часть дюйма – и мы могли бы пойти в пиратский ресторан.

– Когда это случилось?

– В пятницу, после того, как мы познакомились. Я был неосторожен.

– Вижу.

Он хотел поцеловать ее прямо посреди тротуара. Притянуть к себе, почувствовать через шелк ее тело, и ему казалось, что она позволила бы ему это, поцеловала бы его в ответ с той же поспешностью и пылом, но он не решился и просто предоставил этому чувству омывать каждую клетку его тела. Неподдельное давление будет копиться, пока малейшее прикосновение или даже мысль о таковом побежит эхом по его и ее телам, заставляя забыть о реальности.

Они уже шли на восток, хотя едва это осознавали.

– Я к такому привык, – сказал он, возвращаясь к порезу над глазом.

– Как так? – Она понятия не имела, куда они идут, да и он тоже.

– За время войны.

– Вы работали на фабрике?

– На фабрике особого рода, в Восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии, хотя меня часто откомандировывали в другие подразделения. Порезы, ссадины, незначительные ушибы… постоянно.

– Из-за чего?

– На ветки напарываешься, причем не только когда опускаешься на парашюте на деревья или в кустарник, но и просто передвигаясь на местности. Под огнем приходится двигаться как придется. На такие пустяки, как ежевика, внимания не обращаешь. И если по тебе стреляют из пулемета, бросаешься куда угодно, не зная, куда приземлишься. Но это еще даже не полбеды. Приходится разбивать окна, рыть укрытия, заряжать оружие, вытаскивать заклинивший патрон, крепить лебедки и прицепы, чинить капризные джипы, вытягивать их из грязи. – Он остановился и повернулся к ней. – Бриться лезвием, держа его в пальцах. Когда пули попадают в стены, скалы или каменистую почву, вокруг разлетаются тучи крохотных осколков. В основном они просто жалят, но иногда могут и до крови. Да, еще бывают укусы зверей, или, скажем, можно порезаться о лист металла, когда передвигаешься в темноте по совершенно незнакомой местности.

– А как насчет пуль? – спросила она.

– Ну, – сказал он, как ей показалось, смущенно, – и это тоже бывает.

– Куда мы идем? – спросила она, словно разочарованная его каталогом малозначительных ран. Он чувствовал, что его перечень огорчил ее, что излагал он его хвастливо и хамски и, что еще хуже, обращался при этом к ней, – это раздосадовало его больше, чем ранки.

– Я знаю много хороших ресторанов, во всяком случае, они были хороши до войны, но по понедельникам там закрыто. Я имею в виду французские рестораны.

– Не обязательно во французский, – сказала она. – Не надо ничего изысканного. Я не могу себе этого позволить, правда.

– Я заплачу, – сказал он. Конечно, он заплатит. Мужчине положено.

– Не за меня, – сказала она в ответ.

– Почему?

– Есть причина, – сказала она.

– Знаю, – ответил он. – Я должен рассказать вам об этом.

– Вы должны рассказать мне?

– Когда мы сядем.

Она была озадачена.

– Хорошо, – согласилась она, – но где?

– Есть одно заведение на Двадцатых, между Пятой и Шестой авеню, которое работает по понедельникам. Их фирменное блюдо – рыба («ыба», как там говорят), приготовленная на углях. – Ей идея понравилась. – Пойдем пешком или на автобусе?

Они находились на углу Пятой авеню и 44-й улицы, и в этот миг к ним подъехал двухэтажный автобус, открыв двери со звуком, который издают в зоопарке тюлени, когда смотритель подходит к ним с ведром кальмаров. Кэтрин вскочила на ступеньки, взобралась по винтовой лестнице и скрылась из виду еще до того, как закрылись двери. Он заплатил и последовал за ней.

Как и полагается паре пассажиров, которые вместе вошли и вместе выйдут, они сели рядом. Их бедра располагались достаточно близко, чтобы соприкасаться при случайных покачиваниях автобуса из стороны в сторону, и этого для обоих было достаточно, чтобы стереть из памяти предыдущие неловкие моменты. Каждое касание, чувствовала она, по силе воздействия было соизмеримо с двумя глотками джина.

– Чем вы занимались во время войны? – спросил он, не отрывая взгляда от ее профиля, тогда как она старательно смотрела прямо перед собой. Он неправильно оценил ее возраст: строение ее лица было таково, что даже в пятьдесят она выглядела бы на тридцать пять.