Только для голоса - Сюзанна Тамаро Страница 20

Дрозд по-прежнему все сидит передо мной на столе. Аппетит у него теперь хуже, чем поначалу. Он не зовет меня больше непрестанно, он сидит неподвижно и уже не высовывает головку из коробки: мне видны только перышки на его макушке.

Сегодня утром, несмотря на мороз, я отправилась в питомник вместе с супругами Райзман. До последнего момента не решалась я отважиться на эту поездку. Мороз стоял такой, что даже медведь испугался бы, к тому же в каком-то уголке сердца тайный голос нашептывал мне — а нужны ли тебе еще какие-то цветы? Однако, набирая номер телефона Райзманов, я взглянула в окно на поблекший сад и пожалела о своем эгоизме. Я, возможно, и не доживу до следующего оживления природы, но ты-то увидишь еще много весен.

Что-то сильно мучает меня в эти дни! Когда не пишу к тебе, брожу по комнатам, нигде не находя покоя. И нет такого занятия из немногих, какие мне по силам, которое позволило бы хоть чуть-чуть успокоиться, хотя бы на минуту уйти от печальных воспоминаний. У меня впечатление, будто наша память работает, словно морозильник. Помнишь, как бывает, когда достаешь из него какой-нибудь продукт? Поначалу он твердый, как кирпич, не имеет ни запаха, ни вкуса, покрыт белой патиной; но стоит положить его в духовку, как он постепенно приобретает прежнюю форму, цвет и наполняет кухню своим ароматом.

Так и печальные воспоминания — они дремлют до поры до времени в одной из бесчисленных пещер памяти, обитают там годами, десятилетиями, порой всю жизнь. А в один прекрасный день появляются на свет божий, и ты снова ощущаешь пережитую некогда боль так же остро и мучительно, как и тогда, много лет назад.

Я рассказывала тебе о своей жизни, о своем секрете. Но чтобы раскрыть подробнее всю историю, надо начать издалека, с моей молодости, с той ненормальной изоляции, в какой я росла и продолжала жить потом. В мое время интеллигентность для женщины была отнюдь не самым лучшим приданым при замужестве; по прежним обычаям жена — это не что иное, как покорная и обожаемая племенная корова. А женщина, которая вздумала бы задавать вопросы, супруга любопытная и беспокойная, — это уж самое последнее, на что можно было согласиться. Поэтому одиночество, которое я переживала в юности, было действительно очень ощутимым.

По правде говоря, в восемнадцать — двадцать лет, поскольку я была недурна собой и к тому же из довольно состоятельной семьи, возле меня вился целый рой воздыхателей, но едва я обнаруживала умение складно излагать свои мысли, как только открывала глубины сердца и делилась своими мечтами, вокруг меня тотчас возникала пустота. Разумеется, я могла бы и помолчать и притвориться кем-то, кем на самом деле не была, но, к сожалению, — или к счастью, — несмотря на келейное воспитание, лучшая часть меня была еще жива, и я отказывалась фальшивить.

Закончив лицей, как ты знаешь, я не продолжила учебу, потому что против того возражал отец. Отказ дался мне очень трудно. Именно поэтому во мне по-прежнему жила жажда знаний. Как только какой-нибудь молодой человек говорил, что учится на врача, я засыпала его вопросами, я была чрезвычайно любознательна.

Точно так же вела я себя и с будущими инженерами, с будущими адвокатами. Мое поведение вводило их в заблуждение. Им казалось, что меня больше интересует их специальность, нежели они сами, да так оно, наверное, и было на самом деле. Когда я общалась со своими подругами, с одноклассницами, у меня складывалось впечатление, будто мы принадлежим к разным мирам, отстоящим друга от друга на много световых лет. И главным водоразделом между нами оказалось женское коварство. Насколько я была лишена его, настолько они довели это женское оружие до совершенства.

Мужчины же за внешней самоуверенностью и надменностью, по сути, крайне слабы и наивны. У них в душе имеются очень примитивные рычаги, достаточно нажать на один из них, как они тут же оказываются на сковородке, словно жареная рыба. Я поняла это довольно поздно, но мои подруги знали все уже лет в пятнадцать-шестнадцать.

С прирожденным талантом принимали они или отвергали записочки, отвечая на них в разной тональности, в зависимости от ситуации, назначали или не назначали свидания, приходили на них всегда с опозданием. А во время танцев умели в лучшем виде показать свою фигуру и впериться в глаза партнеру с напряженным выражением молодой оленихи. В этом и состоит секрет женского коварства, кокетства, которое приводит к успеху у мужчин.

Я же, понимаешь ли, была проста, точно картошка, не понимала совершенно ничего из всего, что происходило вокруг. Хоть это и покажется тебе странным, во мне была какая-то честность, глубокое чувство порядочности, и все это не позволяло мне обманывать юношу. Я надеялась, что однажды встречу молодого человека, с которым смогу до утра разговаривать обо всем на свете. И мы поймем, что на многое смотрим одинаково, что испытываем одни и те же чувства. Тогда могла бы родиться и любовь, и это была бы любовь, основанная на дружбе, на уважении, а не легкая любовная интрижка или обман. Мне хотелось дружбы в любви, и я мужественно искала ее, очень мужественно, в старом значении этого слова. Именно мое стремление к равенству, наверное, и пугало ухажеров.

Так постепенно я оказалась в незавидной роли, какая обычно достается дурнушкам. У меня было много друзей, но они приходили ко мне лишь поведать о своих любовных страданиях. Одна за другой мои подруги выходили замуж, и мне казалось тогда, что вся моя жизнь — сплошное хождение по свадьбам. У сверстниц моих рождались дети, а я по-прежнему оставалась незамужней девицей и продолжала жить в родительском доме, уже почти окончательно смирившись с тем, что так навсегда и останусь в старых девах. «Но что это ты вбила себе в голову, — удивлялась моя мать, — неужели тебе не нравится такой-то или даже такой-то молодой человек?» Родители не сомневались, что все трудности в общении с противоположным полом происходили от странностей моего характера. Огорчало ли это меня? Не знаю.