Юбка - Олег Нестеров Страница 20

Пили яблочный сок. Гитлер рассказал, что последнее время прочитывает за ночь по паре книг.

– А как вы встретили сочельник? – спросила Лени.

– Я бесцельно ездил по сельским дорогам, пока не устал.

Он проводил ее по коридору и открыл запертую дверь. В комнате стоял мраморный бюст девушки.

– Это Гели, моя племянница. Я ее очень любил. Единст венная женщина, на которой я мог бы жениться.

* * *

Впервые Лени поняла, насколько Гитлер может заблуждаться, на Днях немецкой культуры, в Мюнхене, прошлым летом. Мероприятие было отлично подготовлено, весь город был украшен с большим размахом и вкусом, во всей прессе ему придавалось такое же значение, как когда-то Олимпиаде. То, что Лени увидела в выставочных залах, привело ее в шок: все было тяжеловесное, однобокое, красотой здесь и не пахло. Совершенно дико смотрелись картины, на которых Гитлер представал героем из мифов: то рыцарем на белом коне, то римским императором. Даже обнаженная женская натура была здесь представлена до предела бездарно: «Четыре времени года» Адольфа Циглера, с четырьмя бабищами – иное слово подобрать было сложно – годилась разве что для того, чтобы повесить в солдатскую казарму. Те художники, которых Лени давно любила, исчезли совсем или были представлены в отдельной экспозиции «Дегенеративное искусство».

Но больше всего ее смутила речь Гитлера. Он призывал вести безжалостную очистительную войну с «вконец вырожденным, так называемым современным искусством». Лени допускала, что политик может и вовсе не разбираться в искусстве. Но то, как безапелляционно он говорил и насколько сильно, как всегда, воздействовал на аудиторию, заставило Лени серьезно задуматься – а так ли прав он в других вопросах, как кажется?

Инсбрук ликовал, на улицах происходило что-то невероятное. Лени полдня простояла перед отелем «Тиролер Хоф», где остановился Гитлер. Народ без конца вызывал его, и фюрер, время от времени, появлялся в окне. Улучив момент, Лени проскочила через оцепление. В вестибюле было не протолкнуться, и она нашла себе местечко где-то в уголке – что делать дальше, Лени абсолютно не представляла. Тут ее случайно заметил адъютант Гитлера Шауб, и спустя некоторое время она уже вошла в номер к фюреру.

Тот был в абсолютной эйфории:

– Фройляйн Рифеншталь, я счастлив вас видеть рядом с собой в эти торжественные, исторические минуты! Однако вас что-то беспокоит, – тут же заметил он.

– Мой фюрер, мне, право, неловко сейчас об этом говорить, но отложена премьера «Олимпии». Мы трудились два года без выходных, в Берлине и так уже бесконечно шутят по поводу моей затянувшейся работы. Весна для нас – крайний срок. Летом ни один прокатчик фильм не возьмет, а ждать до осени – выше моих сил.

– Я вас прекрасно понимаю. Но сейчас нельзя выпускать на экраны такой важный фильм, он неизбежно окажется в тени политических событий. Видите, что происходит, – и он кивнул на окно.

Площадь продолжала бурлить.

Лени сделала паузу, и в ход пошла ее домашняя заготовка:

– Я бы хотела предложить вам, мой фюрер, сделать премьеру 20 апреля, на ваш день рождения.

– Это исключено. Спасибо, конечно, вам за этот подарок… Но у меня в этот день череда мероприятий, все уже расписано. – Гитлер какое-то время походил по комнате, потом неожиданно сказал: – Может, вы и правы. Давайте назначим премьеру на этот день. Доктор Геббельс уж как-нибудь все устроит.

* * *

Дворец киностудии UFA, Palast am ZOO, 20 апреля был украшен олимпийскими флагами и золотыми лентами – тут постарался Альберт и, конечно же, ее друзья.

Перед этим Лени удалось на недельку съездить в Давос – немного весеннего загара было просто необходимо. Стать принцессой на этот вечер – так она для себя сформулировала задачу. Но, как назло, с солнцем перестаралась, – обгоревшую спину пришлось скрывать жакетом.

Толпа у дворца ждала Гитлера, переполненным было уже фойе: рейхсминистры, дипломаты, спортсмены и артисты – тут был весь Берлин.

Своих друзей Лени сразу потеряла из виду. Они никак не хотели интегрироваться в ее киношный мир и почти ни с кем из ее товарищей по работе не общались. Не потому, что считали эту компанию неинтересной, наоборот. Просто там она была царицей и повелительницей, а они любили совсем другую Лени.

Периодически был виден только Хьюберт – он утюжил дипмиссию. И еще она иногда слышала голос Эрика, видимо, его навигация работала безотказно: каждый раз его смех доносился из очередного цветника с молоденькими актрисами.

Гитлер подъехал в компании с доктором. Сразу дали третий звонок, свет погас, и оркестр заиграл увертюру. Начинался фильм.

Лени заплакала.

Картина шла четыре часа, между частями сделали получасовой антракт. Закончилось все уже после полуночи, в зале не стихали аплодисменты.

Первым к ней подошел Гитлер:

– Спасибо вам за замечательный подарок. Вы создали шедевр, за который вам будет благодарен весь мир!

Лени была счастлива и совсем без сил, а гости все подходили и подходили с цветами и поздравлениями. Спустя какое-то время она вдруг увидела себя словно со стороны и едва не упала в обморок.

Завершалось все торжественным приемом в Министерстве пропаганды, много было выпито и сказано – за каждого из своей команды Лени подняла бокал.

Когда она, наконец, подошла к четверке, те озабоченно спросили:

– Лени, а где же Вилли?

Вилли был единственным из ее бойцов, с кем они всегда находили общий язык. Лени считала его самым талантливым оператором из всех, с кем ей когда-либо доводилось работать. Кроме того, он ей нравился как мужчина. Для «Олимпии» Вилли снял пролог, по сути – самую важную часть фильма, где олимпийские боги Греции превращаются в живых атлетов.

– Парни, с ним беда, он в сумасшедшем доме.

– Чувствую, это всех нас ждет, – Эрик оглядел друзей. – Может, то, что мы ощущаем по ночам в бюро, это первые симптомы?

– Да он всегда был чудной, – вздохнул Макс. – Я как-то зашел к нему, а он по летающим мухам из пневматического пистолета пульками стреляет.

– Вилли однажды сделал фильм как режиссер, – стала рассказывать Лени, – к столетию немецких железных дорог. Локомотив у него получился ожившим чудовищем: фары – как глаза, поршни – как суставы, приборная панель – как мозг, а машинное масло – как кровь. При этом, звуковой монтаж был ошеломляющий – когда вагоны сталкивались при сортировке, все зрители подскакивали на своих местах. Заказчики из Deutsche Bahn пришли в ужас, их в момент сдуло из просмотрового зала.

– Они-то наверняка надеялись на рекламный ролик с красивой проводницей, – предположил Эрик.

– Заказчики потребовали все уничтожить: и фильм, и исходные материалы. Видимо, боялись утечки – не дай бог, кто-нибудь увидит весь этот кошмар про железные дороги. Я пыталась как-то через доктора эту картину спасти, но бесполезно. Привезла ему копию, а он, как назло, с актрисой на диване в просмотровом зале расположился. Так ей было хоть бы что – она весь фильм прохихикала!