Там, где два моря - Мария Песковская Страница 20

Отдыхающим делать это было недозволительно, да и кому бы пришло в голову, будь это индифферентный немец или флегматичный швед. Потому турки даже не сразу спохватились, подбежали, когда фигура с брюшком, тем, что «для пива», легко преодолела последние ступеньки, загукали чего-то снизу импульсивному русскому.

– А они похожи с Вадимом в чем-то, да? Хотя один – полная противоположность другому, – отметила Яна. – Паша все-таки простоват...

– Даже слишком, – ответила Маша. – И оба не в моем вкусе.

Лида слышать их не могла, она была там, у вышки.

Девчонки намазывали друг друга солнцезащитным кремом, когда новосибирцы подошли. У Яны вся спина в родинках – значит, счастливая. Маше снова хотелось сказать ей о ее невесомости...

– У тебя рука легкая...

– У тебя кожа такая нежная. Семёну, наверное, нравится... Да?

Маша не ответила, улыбнулась одними глазами, «про себя».

– Спасибо, сестренка!

Когда пошли купаться, солнце стояло еще высоко, хотя и прошло большую часть своего дневного пути. Самое блаженное время у моря: солнце все меньше обжигает, вода становится все теплее, мерный шум прибоя скрадывает все прочие ненужные звуки...

– Мужики на берегу сделали на нас стойку, – сказала Лида.

– Да на здоровье! – ответила Маша.

Они, как медузы, лениво перебирали конечностями в тяжелой воде. Гансы и Филы грели свои буржуинские тела прямо на колючем песке. Тетка в желтой майке тоже заняла свое место «в партере».

Яна с Пашей были уже далеко, почти у буйков. Еще бы недельку – и Маша набралась бы смелости заплывать подальше.

Пора. Уже пора? Маша нагнулась за камушком в пене прибоя. Надо прихватить на память один-два-три...

– Я вас сейчас догоню!

Они здесь изумительно красивые – выглаженные морской водой и вечностью. Попадаются идеально ровные, с прожилками и без, двухцветные, крапчатые, разные!..

Ох, и дорого ей обошлись те камушки!

Маша нагнала их уже у кабинок для переодевания. В воздухе витало легкое недовольство. А может, ей показалось?

– Ну что? Килограмма три набрала? – поддела Лида.

– Ага, примерно так, – камешки как раз умещались в ладони, – а я Яне в багаж положу – у нее чемодан большой!

Яна явно не поняла «этого сибирского юмора». У нее опять было отстраненное выражение.

– Ты ополаскиваться будешь? – спросила Лида.

Маша оценила диспозицию:

– Нет.

– Тогда переодевайся скорее. Давай я подержу. – Лида взяла из рук пакет с дынькой, которую они с Яной купили вчера в «Мигросе». Зря таскала за собой весь день – до дыни дело не дошло. Машка любила дыню. Почти как черешню.

Переоделась, вышла – никого. «А вот интересно, вдруг стоянку не найду?»

Оглянувшись в последний раз на самое красивое место в мире, Маша вышла на мощенную брусчаткой улочку – ну чем не Красноярск? Даже пальмы на Мира-стрит, ну прямо как в Фетие! Или наоборот.

Почти пробежав рысью эти метров сто, что были от пляжа до стоянки, Маша обнаружила всю компанию у машины. Никто как будто не срывался с места и вообще особо не торопился. «Чего они вялятся?» – подумала Маша. Она здесь. Пора ехать.

Яна стояла, обернувшись в полотенце, а с ее лицом что-то происходило. Лида с Пашей были заняты чем-то своим. Солнце уже трогало молочно-зеленые виноградные гроздья, что неприхотливо росли прямо на козырьке крыльца – хозяева автостоянки здесь же и жили. А больше там никого не было.

– Ну что, Яна, поменяемся? – Маша намеревалась проделать обратный путь на переднем сиденье...

– Нет, – прямо ответила Яна. Она переодевалась, но лицо «переодеть» тоже бы не мешало. Рот ее стал снова жестким, а глаза на Машку даже и не глядели.

Машка же ошалела: ответ был непредсказуемым, прямолинейным и каким-то, наверное, нетолерантным. Как-никак она чувствовала себя почти «в гостях». Ведь сказал же папа: «Не обижай Машу!»

Когда тебя бьют по правой щеке, не подставляй левую. Поглядись в зеркало – и увидишь надпись на лбу: «Не бейте меня!» Случается, правда, и наоборот. Ты, ей-богу, настолько хороша, что это очевидно всем, или хорошо тебе, от чего некоторым невтерпеж делается дать, за все хорошее в тебе, по морде. В широком смысле слова, господа и дамы, а вы что подумали? А, впрочем, кому с чем повезет...

И понеслось!

– Мы же договаривались... – больше из любопытства стала раскручивать Маша эту тему, понимая, что спираль неизбежно окажется пружиной и ударит пребольно прямо в лоб, но ей крайне важно было установить... нет, не попу на сиденье, но истину!

– Я не хочу, – сказала Яна Ядренова.

– А я хочу, – сказала Маша Ядренова, изумляясь все больше. Раззадорил ее такой поворот, и она сделала «ложное» движение в сторону первого сиденья.

– Мы что, драться с тобой будем? – спросила Яна.

– Нет, это ты с Анькой дерись... – Маша и отступила, и напала – все сразу.

Пружинка сработала немедленно:

– С Анькой мы договариваемся. Человеком надо быть, – ответила Яна. Губы ее совсем вытянулись в ниточку, а взгляд стал колючим, впрочем, на Машку она и не смотрела, – если ты в компании, то и веди себя, как в компании: тебя зовут – надо идти вместе со всеми, а не своими делами заниматься!

Кажется, Яна имеет такую склонность – отповеди давать. Получите и распишитесь.

Вот тебе, Маша, за камушки с Эгейского моря и за «Аньку», которую никогда не видела.

Со стороны казалось, должно быть, что обе они не доиграли в детстве в какую-то игру, только детство у них было разное и игры, стало быть, тоже. Дуры! Две! Великовозрастные к тому же.

Во всяком случае, Машка проиграла. Она сникла и пошла изучать олеандровый куст с красными цветами, что рос на стоянке позади их белой «Тойоты».

Дыню жрали без нее.

«...У меня сестра – близнец», – говорила Яна. «Вот и неправда, – отвечала про себя Маша из-за олеандрового куста, – ничуть они не похожи!»

Что за диво творилось на задворках – видела Маша такое впервые, больше никто не видел, а алые чашечки цветков олеандра – в тысячный раз. Всевышний же всегда смотрел на него, не отрывая глаз, смотрел прямо в сердце. Не то Хазрат, не то Хафиз совершал ради Аллаха предвечерний намаз, до захода солнца. Коврик был расстелен, и шлепанцы стояли позади, отдельно от голых, чисто намытых пяток. Обратившись как можно точнее в сторону Мекки, он склонялся ниц, касаясь лбом выбеленного частыми стирками коврика, и выпрямлялся, опускаясь снова на пятки и опуская руки, прославляя Всевышнего. И ни камни с неба, ни ветер с моря, ни полураздетые туристки не могли ему помешать разговаривать с его Богом. А иначе не зачтется ему.