Скажи "Goodbye" - Мария Амор Страница 20

Они вышли на шумную жаркую улицу, и сели на тротуаре за столик, рядом с любимой вонючей китайской забегаловкой. Арнон заказал два комплексных обеда, и им подали жирный жареный рис с редкими вкраплениями размороженного горошка, обильно политый соевым соусом, а к нему мякиши теста с вмурованными внутрь микроскопическими кусочками курятины. Каким-то образом разговор перешел к воспоминаниям Арнона о его плену в Сирии.

— Они мне говорили, что они нас никогда не отпустят, — Арнон задумчиво чертил вилкой по бумажной салфетке. — А я им говорил, что это не от них зависит. Каждый раз, когда они мне говорили, что нам свободы не видать, я им объяснял, что это не им решать, и не в их руках.

— Ты оказался прав.

Они беседовали на иврите, а на иврите обращаются на «ты» даже к высокоуважаемым, много пережившим менторам, намного старше тебя. Мура давно привыкла к принятой в Израиле простоте общения — не только со всеми на ты, но зачастую даже не по имени, а с каким-нибудь дурашным прозвищем. Ни один ценящий себя израильский деятель не входил в общественное сознание под данным родителями именем, у всех были клички, привившиеся еще во времена Пальмаха, и чем славнее были деяния государственного мужа, тем инфантильней была кличка — Каци, Моти, Кути, Арики и Аврумы заменяли в израильском эпосе лордов и эрлей. Наверное, это повелось еще с уголовного мира еврейской Одессы, подумала Мурка. В этом смысле ей повезло с ее домашним прозвищем: «разведчица Мура» прекрасно вписывалась и в одесские, и в израильские традиции. Арнона соратники звали Арни, что доказывало, что и он не лыком шит. Тем не менее, показушная демократичность эта была обманчива. Во всех случаях, кроме случая общения с красивыми женщинами.

— Но неужели ты нисколечко не боялся? — задала Мура подхалимский вопрос.

— Мура, надо доверять своей стране. Я знал, что Израиль, и наши ребята меня никогда не покинут. Я не собирался сдаться обстоятельствам. И уж во всяком случае, я был уверен, что моя судьба не в их руках. И так оно и вышло.

— А Рон Арад? — упомянула Мурка трагически пропавшего в плену израильского летчика. — А те, кого в плену убивают?

— Убивают? — Арнон презрительно махнул рукой. — Разве это могло быть угрозой? — он тяжело задумался, а потом продолжал. — Я оказался прав. Я вернулся. Я был счастлив. Я вернулся к своей стране, к своей семье, к своей женщине. Но вернуться к прежней жизни было не просто.

— Но ведь твоя жена тебя дождалась?

— Да. И жена моего штурмана, с которым мы вместе были в плену, дождалась Игаля. Но женщины жили это время, заботились о себе, о детях, и привыкали к другой жизни. Когда в первый раз мы с моей женой подошли к машине, она автоматически открыла дверь водителя и села внутрь. А потом увидела мой взгляд, и смутилась, и протянула мне ключи, и спросила, хочу ли я вести. Понимаешь, все эти годы она сама о себе заботилась, и привыкла к этому. Опять освободить место в ее жизни для мужа оказалось не так-то просто.

— Но вам удалось?

— Да. Нам удалось. А Игалю и его жене — нет. Они развелись некоторое время спустя.

— Так. А что делать женщине, у которой вообще никогда никакого мужа не было и которая тоже привыкла сама заботиться о себе и вообще завела кучу гадких холостяцких привычек?

Арнон ухмыльнулся.

— А где этот твой приятель, ну, русский?

— Да он все время Фигаро тут, Фигаро там. Сейчас он во Франции, там его родители живут.

Арнон задумался, а потом спросил:

— Напомни мне его фамилию?

— А что, ты хочешь о нем что-то выяснить? Вызывает подозрение?

— Н-да, Моссад как раз ведет списки закоренелых упорствующих холостяков, на предмет предупреждения доверчивых и податливых юных дев. Знаешь, просто проформа, но полагается. Дай-ка мне его данные.

Мурка пожала плечами:

— Арнон, он не от мира сего. Переводчик, актер-любитель, пописывает сценарии…

— Где работает?

— Н-нигде, то есть… Ну там… В Брюсселе переводил, на заседаниях Европейского Сообщества… В Давосе, во время экономических конгрессов… В Москве, на каких-то там переговорах… Я мало в это вникала…

— Ум-м. Настоящая богема, — помычал невнятно Арнон. — А что он делает здесь, в Израиле?

— Ему здесь нравится атмосфера… — Чем дальше, тем глупее все это звучало в ее пересказе. — Он человек творческий, считает, что мистическая атмосфера Иерусалима создает идеальные условия для созидания.

— Ну ладно. — Арнон побарабанил пальцами по столу. — Ты, главное, не позволяй никому себя обижать, и соблюдай все правила конспирации, — он подмигнул: — ты — «идеальные условия»!

— Ах, Арнон! — горько вздохнула Мурка. — Мне уже начинает казаться, что это я в этих ваших списках буду фигурировать в качестве безнадежного старого холостяка!

— Ну, что ж, значит сейчас самое время, чтобы с тобой что-нибудь произошло, — промолвил Арнон и вложил кредитку в счет.

* * *

На следующее утро множество журналистов и съемочных групп переполняло конференц-зал здания Еврейского Агентства (Сохнута) в Иерусалиме. Судьба еврейских миллиардов с наросшими на них за шестьдесят лет процентами будоражила и волновала общественность. Тут было все, что делает какую-либо тему «секси» — большие деньги, тайные преступления, погибшие жертвы, заслуженное возмездие имущим власть и деньги, и возможность кому-то что-то получить… Камеры мелькали, руки вздымались с вопросами. Мурку притиснуло к усатому Тому Фридману из «Нью-Йорк Таймс», самому влиятельному из всех собравшихся журналистов. «Да, Том! Пожалуйста, Том!» — угодливо принимал от него первым вопросы Авраам Бург, глава Сохнута. Оно было и понятно: Том писал обо всей этой истории в самой влиятельной американской газете, и в результате шумихи и давления еврейского лобби Америка постановила бойкотировать швейцарские банки, после чего струхнувшие финансисты вдруг обнаружили, что их терзает совесть и они жаждут вернуть бесхозные миллиарды выжившим жертвам Катастрофы. Мурке тоже хотелось выяснить что-нибудь толковое, вроде того, когда же и каким образом будут распределяться эти деньги, но на такие меркантильные вопросы еще не было ответов, и зачинщики доброго дела покамест предпочитали концентрироваться на собственном вкладе в победу. Как мухи на мед слетались израильские политики к благому почину, способному их прославить. Нынешний председатель Сохнута Авраам Бург на заре своей общественной карьеры недальновидно призывал к упразднению этой организации, позорящей Израиль своим побирушничеством в мировом масштабе, а потом каким-то образом, то ли сроднившись с Сохнутом в результате многолетней борьбы, то ли в качестве хитрого плана уничтожения противника изнутри, сам возглавил это «государство в государстве», и немедленно обнаружил, как много хорошего и доброго может свершить этот политический мастодонт под его личным мудрым руководством.

В начале Муркиной деятельности на журналистском поприще ее захлестывала наивная гордость за благо, которое вершилось благодаря общественному мнению, создаваемому газетами, а значит, в том числе немножко и ею, Муркой. Но с тех пор ей стала виднее циничная связь между средствами информации, истеблишментом и меценатами-миллиардерами, и восторги ее несколько поубавились.