Сингэ сабур. Камень терпения - Атик Рахими Страница 20

Крик.

Стоны.

И вновь тишина.

И вновь неподвижность.

Сколько вдохов-выдохов.

Долгих.

И медленных.

Через несколько вдохов-выдохов.

Тягостную немоту внезапно прерывает приглушенный вздох. Женщина говорит мужу: «Прости!» и мягко отодвигается. Не глядя на него, она высвобождается и отползает от тайника в угол, к стене. Она так и не открыла глаз. Ее губы еще дрожат. Она охает. Понемногу дар речи к ней возвращается: «Что опять на меня нашло?» Бьется головой об стенку. «Я и вправду бесноватая… вижу мертвецов… призраков… я…» Достает из кармана черные четки. «Аллах… что ты со мной делаешь?» Ее тело раскачивается взад-вперед, медленно, равномерно. «Аллах, помоги мне снова обрести веру! Сохрани от порчи! Вырви меня из иллюзорного мира сатанинских призраков и мороков! Как ты сделал это для Мухаммеда!» Она вдруг вскакивает. Делает круг по комнате. Выходит в коридор. Ее голос звучит на весь дом. «Да… он был всего-то посланником, как другие… их было больше ста тысяч таких же, как он, еще до него… тот, кому откроется нечто, может быть таким, как он… мне, мне это открывается… я одна из них…» Ее слова заглушает журчание льющейся воды. Она подмывается.

Входит опять. Очень красивая в пурпурном платье со скромной вышивкой — колосья и цветы по подолу и по краям рукавов.

Идет на свое место рядом с тайником. Тихая и спокойная, она начинает: «Я не пошла к мудрецу Хакиму, и к мулле не пошла. Тетя мне запретила. Она уверена, что я не безумная и не одержимая. Что нет во мне никакой затаившейся дьяволицы. То, что я говорю, что я делаю, это все диктует мне голос свыше, это он указует мне путь. И голос, звучащий из моей груди, — тот самый, что таился и скрывался тысячи лет».

Она закрывает глаза и, сделав три вдоха-выдоха, снова открывает их. Не поворачивая головы, обводит взглядом комнату, словно пришла, чтобы как следует осмотреть это место. «Я жду, мой отец должен прийти. Надо, чтобы я рассказала вам, вам всем раз и навсегда ту историю с павлиньим пером». В ее голосе больше нет нежности. «Но сначала мне надо заполучить его обратно… да, этим пером я и запишу повесть обо всех тех голосах, что звучат во мне и дают мне откровение!» Она начинает нервничать. «Это все то проклятое павлинье перо! Да где же он, этот мальчуган? Какого хрена мне делать с его гранатами? А с цепочкой?! Перо! Мне нужно перо!» Она встает. Глаза блестят. Как у безумицы. Выбегает из комнаты. Обшаривает весь дом. Снова входит. Волосы спутанные. Все в пыли. Она падает на матрас, лицом к мужниной фотографии. Берет черные четки и принимается перебирать их.

Вдруг она завывает: «Аль-Джабар, это я!»

Она шепчет: «Аль-Рахим, это я…»

Замолкает.

Она опять светлеет лицом. Дыхание выравнивается, теперь его ритм совпадает с вдохами-выдохами мужа. Она вытягивается. Лицом к стене.

Она опять говорит нежным голоском: «Мне все не дает покоя это павлинье перо». Ногтями отколупывает несколько кусочков краски, отставших от стены. «С самого начала оно не отпускало меня, с тех пор как я совершила тот кошмар. Тот самый кошмар, о котором я недавно говорила тебе: ребенок, что изводил меня во сне, все говорил, что знает мою главную тайну… Из-за этого сна я не хотела больше спать. Но мало-помалу сон стал продолжаться и когда я уже просыпалась… я слышала голос ребенка у себя в животе. Все время. Везде. В хамаме, в кухне, на улице… Он говорил со мной, этот ребенок. Он меня изводил. Он требовал перо…» Она слизывает с кончиков ногтей ошметки сине-зеленой краски. «Тогда я хотела только одного — заставить его замолчать. Но как? Я молилась о том, чтобы случился выкидыш. Чтобы избавиться от этого распроклятого ребенка раз и навсегда! Вы все подумали тогда, что у меня просто навязчивые идеи, что я сдвинулась головой, как большинство женщин на сносях. А вот нет. Я тебе сейчас скажу правду… то, что говорил ребенок, это и была правда… то, что он знал, и была правда. Тот ребенок знал мою тайну. Он-то и был моей тайной. Моей тайной правдой! И я уже решила удавить его в самый момент родов, зажав между ног. Поэтому я и не тужилась. Если бы меня не глушили опиумом, дитя так и задохлось бы у меня во чреве. Но оно родилось. Когда я пришла в себя, когда я поняла, что это не мальчик — как было во сне, — а девочка, какое же это было облегчение! Я сказала себе, что девочка никогда не предаст меня. Я знаю, что, когда ты узнаешь мою тайну, ты от этого умрешь». Она переворачивается. Поднимает голову, глядя в направлении зеленой занавески, и ползет к мужу, как змея. Простертая у его ног, пытается заглянуть ему прямо в бессмысленные глаза: «Потому что этот ребенок был не от тебя!» Молча, нетерпеливо ждет, что ее муж наконец взорвется. Как обычно, никакой реакции, вообще никакой. Тогда она смелеет настолько, что объявляет ему: «Да, мой сингэ сабур, обе малышки не твои!» Она привстает. «А знаешь почему? Потому что бесплодным-то оказался ты. А не я!» Она садится, прислонясь к стене, в том самом углу, где тайник, лицом к двери, как и муж. «Все думали, что я бесплодная. Твоя мать хотела, чтобы ты женился на другой. А я, кем я-то тогда бы стала? Я стала бы такой же, как моя тетя. И точнехонько в то время я чудом на нее и наткнулась. Она была ниспослана Богом, чтобы озарить мне путь». Ее глаза закрыты. Уголки губ кривит загадочная улыбка. «Тогда я рассказала твоей матери, что есть такой великий Хаким, который творит чудеса с теми, у кого с этим трудности. Эту историю ты знаешь… а правду не знаешь! Короче говоря, мы пошли к нему вместе за его талисманами. Помню все так, словно это было вчера. Чего я только не наслушалась от твоей матери по дороге! Как только она меня не оскорбляла. Орала, все твердя, что это мой последний шанс! Ох и уйму же денег она в тот день потратила! А потом я много раз ходила к мудрецу Хакиму, пока не забеременела. Как по волшебству! Знаешь, а ведь на самом деле этот Хаким был просто тетиным сутенером. Он свел меня с каким-то типом, которому завязали глаза. Нас заперли двоих в полной темноте. Он не имел права ни заговорить со мной, ни даже коснуться меня… Кстати, мы ни разу так и не разделись догола. Только спускали штаны, и все. Наверное, очень молодой был. Очень молодой и сильный. Но скорей всего, несмышленыш. Это мне пришлось ласкать его, мне надо было решить, когда позволить ему войти в меня. Я должна была всему его обучить, и его тоже!.. До чего же прекрасно обладать телом другого, но в первый день это был настоящий кошмар. Мы оба смущались, нас охватывал ужас. Мне не хотелось, чтобы он взял меня как шлюху, и у меня все тело стало как одеревенелое. А он-то, такой робкий, запуганный, он, бедняга, даже до меня не дотронулся! Ничего не было. Сидя в разных углах, мы только слышали прерывистое дыхание друг друга. Я не выдержала. Я заревела. Меня вывели из комнаты… меня весь день рвало! Я хотела от этого отказаться. Но было уже поздно. Следующие встречи были все лучше и лучше. И все-таки после них я всегда плакала. Я чувствовала себя виноватой… я ненавидела мир, я проклинала вас, тебя и твою семью! И в довершение всех бед по ночам приходилось спать с тобой! Самое смешное, что, стоило мне только забеременеть, твоя мать так и повадилась бегать к Хакиму, чтобы раздобыть у него талисманы на все случаи жизни». Из груди вырывается глухой смешок. «Что, мой сингэ сабур, когда трудно быть женщиной, становится трудно быть и мужчиной!» Она тяжело вздыхает всем телом. Погружается в думы. Мрачные глаза блуждают. Совсем посиневшие губы шевелятся, бормоча что-то вроде молитвы. И вдруг сдавленным голосом она торжественно провозглашает: «Если всякая религия есть история откровения, открытия истины, тогда, мой сингэ сабур, такова и наша история, она тоже религия. Да пребудет с нами наша религия!» Она ходит взад-вперед. «Да, тело — вот наше откровение». Останавливается. «Да пребудут с нами наши тела, наши тайны, наши раны, страдания наши, наслаждения наши…» Она кидается к мужу, вся просветлевшая, словно несет ему в руках дар истины: «Ну вот, мой сингэ сабур… знаешь ты, какое девяносто девятое, последнее имя Бога? Аль-Сабур, Терпеливый! Смотри, ты Бог. Ты существуешь, но ничто тебя не колышет. Слышишь, а сам в ответ ни звука. Видишь, а тебя никто не видит! Ты терпелив и безучастен, как Бог, паралитик. А я, я Посланница твоя! Пророк твой! Я твой голос! Я твой взгляд! Твои руки! Я раскрываю тебя! Аль-Сабур!» Она настежь распахивает зеленую занавеску. Порывисто обернувшись и воздев руки, точно обращаясь к публике, выкрикивает: «Вот оно, Откровение: Аль-Сабур!» И указывает рукой на мужчину, своего мужа, который смотрит прямо в несуществующий зрительный зал своим бессмысленным взглядом.