Поэтому птица в неволе поет - Майя Анджелу Страница 20

Я сидела рядом с родными (Бейли не смог прийти), они застыли на своих местах, будто тяжкие холодные серые надгробья. Прочные – с места уже не сдвинешь.

Бедный мистер Фримен ерзал на месте, взглядом посылая мне пустые угрозы. Он не знал, что не сумеет убить Бейли… ведь Бейли не лгал… мне.

– Во что был одет обвиняемый? – Вопрос задал адвокат мистера Фримена.

– Не знаю.

– Ты хочешь сказать, что мужчина тебя изнасиловал, а ты не заметила, во что он одет? – Он хмыкнул – можно подумать, это я изнасиловала мистера Фримена. – А ты уверена, что тебя изнасиловали?

В воздухе мелькнул звук (я была уверена, что смех). Хорошо, что мама разрешила мне надеть синее зимнее пальто с медными пуговицами. Да, оно было коротковато, а погода, как всегда в Сент-Луисе, стояла жаркая, но пальто было мне другом, который как бы обнимал меня в этом странном, недружелюбном месте.

– Обвиняемый впервые к тебе прикоснулся?

От этого вопроса я оцепенела. Мистер Фримен поступил очень плохо, но я не сомневалась в том, что сама ему в этом помогла. Лгать я не хотела, но адвокат не дал мне времени подумать, поэтому я укрылась в молчании.

– Обвиняемый пытался к тебе прикасаться до того момента, как – по твоим словам – он тебя изнасиловал?

Можно было ответить «да» и рассказать, что однажды он несколько минут меня любил, прижимал к себе, а потом ему показалось, что я описалась. Но тогда дядюшки бы меня убили, а бабуля Бакстер прекратила бы разговаривать – она так часто делала, когда сердилась. И все, кто находился в зале суда, побили бы меня камнями, как ту блудницу в Библии. А мама, которая считала меня хорошей девочкой, ужасно бы расстроилась. Но самое главное – Бейли. Ведь я скрыла от него очень важную вещь.

– Маргарита, отвечай на вопрос. Обвиняемый прикасался к тебе до того момента, когда, как ты утверждаешь, он тебя изнасиловал?

Всем в зале суда был известен правильный ответ: нет. Всем, кроме меня и мистера Фримена. Я глянула в его угрюмое лицо – он как бы пытался сказать глазами: он хочет, чтобы я ответила – нет. Я ответила: нет.

Ложь комом легла в горло, не вздохнешь. Как же я его презирала за то, что он заставил меня солгать. Старый, подлый, мерзкий гад. Старый, черномазый, мерзкий гад. Слезы, в отличие от обычного, не принесли облегчения. Я выкрикнула:

– Старый, подлый, мерзкий гад, вот вы кто. Мерзкий гад.

Наш адвокат отвел меня с кафедры в мамины объятия. Тот факт, что к желанной цели я пришла с помощью лжи, сильно все подпортил.

Мистера Фримена приговорили к году и одному дню заключения, но отбыть его ему не удалось. Его адвокат (или кто-то еще) добился его освобождения в тот же день.

В гостиной, где шторы были задернуты, чтобы было попрохладнее, мы с Бейли играли на полу в «Монополию». Я играла плохо, потому что все время думала о том, как бы сказать Бейли, что я солгала и – а для наших с ним отношений это даже хуже – скрыла от него важную вещь. На звонок в дверь ответил Бейли, потому что бабуля была на кухне. Рослый белый полисмен попросил миссис Бакстер. Они узнали, что я солгала? Может, полицейский пришел забрать меня в тюрьму, я же поклялась на Библии, что буду говорить правду, всю правду, – так что теперь помогай мне, Боже. Человек, вошедший к нам в гостиную, был выше неба и белее, чем Бог в моем представлении. Вот только у него не было бороды.

– Миссис Бакстер, мы сочли необходимым сообщить вам новости. Фримена нашли мертвым на пустыре за бойней.

Тихо, будто речь шла о программе церковного мероприятия, бабушка произнесла:

– Бедолага.

Вытерла руки кухонным полотенцем и так же тихо спросила:

– Выяснили, кто его?

Полицейский ответил:

– Похоже, его там просто бросили. Говорят, забили ногами до смерти.

Бабуля едва заметно покраснела.

– Спасибо, Том, что сообщили. Бедолага. Ну, может, оно и к лучшему. Он был псом паршивым. Налить вам стакан лимонада? Или, может, пива?

Вид у полисмена был безобидный, но я-то знала, что это страшный ангел, явившийся пересчитать все мои грехи.

– Нет, миссис Бакстер, спасибо, я на службе. Пора назад.

– Ну, передайте своей маме, что я скоро к ней подойду – как пива выпью, – и напомните, чтобы приберегла для меня квашеной капусты.

Всевидящий ангел исчез. Исчез – а человек погиб из-за того, что я солгала. Где же здесь равновесие? Одна-единственная ложь явно не стоит человеческой жизни. Бейли мог бы мне все это объяснить, но задать ему вопрос я не решалась. Мне было ясно, что своего места в раю я лишилась навеки – меня будто выпотрошили, как ту куклу, которую я много лет назад разодрала в клочья. Даже сам Иисус Христос отворотился от Сатаны. И от меня Он наверняка отворотится. Я так и чувствовала, как зло струится по телу, скапливается, дожидаясь возможности сорваться с языка, едва я открою рот. Я крепко стиснула зубы, только бы его удержать. Если выскользнет – ведь наводнит весь мир, смоет всех ни в чем неповинных людей.

Бабуля Бакстер произнесла:

– Рити и Бейли-младший, вы ничего не слышали. Чтобы в моем доме никогда больше не упоминали эту историю и имя этого негодяя. Я говорю серьезно.

И она ушла на кухню – печь яблочный штрудель в честь моего избавления.

Даже Бейли перепугался. Он сидел, уйдя в себя, и вглядывался в смерть человека – так котенок вглядывается в волка. Не до конца понимая, но тем не менее чувствуя испуг.

В эти мгновения я решила для себя, что, хотя Бейли меня и любит, он ничем не может помочь. Я продалась дьяволу, теперь не спастись. Остается одно – перестать разговаривать со всеми, кроме Бейли. Это я поняла по наитию или как-то еще, потому что его любила так сильно, что ему никак не могла навредить, а вот если я заговорю с кем-то другим, этот человек тоже может лишиться жизни. Само мое дыхание, с которым изо рта вылетают слова, способно отравить – человек свернется клубочком и умрет, как черный жирный слизень, который только прикидывается мертвым.

Нужно замолчать.

Я обнаружила: чтобы полностью замолчать, всего-то и нужно, что блохой присосаться к звуку. Я начала во все вслушиваться. Возможно, я надеялась, что, когда услышу все звуки, услышу по-настоящему и аккуратно сложу на самое дно своих ушей, мир вокруг затихнет. Я входила в комнаты, где люди смеялись, голоса их бухали в стены, точно камни, а я просто стояла и молчала – посреди этого разгула звуков. Через минуту-другую в комнату из своего укрытия вбегала тишина, потому что я успевала проглотить все звуки.

В первые недели мои родные воспринимали мое состояние как реакцию на изнасилование и больницу. (Хотя ни само это слово, ни сама история никогда не поминались в бабулином доме, куда опять переселили нас с Бейли.) Они понимали, что я сейчас могу разговаривать только с Бейли и ни с кем больше.

А потом к нам в последний раз пришла на дом медсестра, и врач объявил, что я поправилась. Это значит, что я опять могу выходить на улицу играть в гандбол, могу радоваться тем играм, которые мне надарили, пока я болела. Когда я показала им, что больше не буду тем ребенком, которого они знали, к которому привыкли, меня обвинили в непослушании, а мою немоту назвали дурным нравом.