Рутина - Евгений Алехин Страница 2

– Историю нельзя придумать, – говорил я, задирая указательный палец вверх. – Ее можно только пережить или спиздить.

Мне казалось, что я умел особенно глубоко страдать, страстно мечтать. Мечтал я только о великом. «Пожалуйста, пусть мое дело будет великим!» – молил я с усмешкой, запрокинув вверх залитую пивом голову.

Мы делали обход по общаге.

– Эй, дядя, – подпрыгивая, голосил Илья Знойный. – Пойдем пить с нами! У меня отчим такой же лысый.

Так заводились знакомства.

– Эй ты, с дредами! Ты как рэпер Децл, только умный! Хочешь пива?! – кричал я. Потом менял тон и представлялся: – Женя. Лучший писатель современности.

Высокий режиссер, и правда чуть похожий на Кирилла Толмацкого, пожал мне руку:

– Паша, – ответил он.

– Нет. Ты – Дэц, – настаивал я. – Дэц с прокачанным интелом.

Это лето было особенным, из него должно было что-то вырасти.

Осенью мы с Михаилом Енотовым съехались. У него была «зарплата сына» – три тысячи в месяц, я же продолжал ходить по массовкам и социологическим опросам. Если совсем прижимало, тоже просил у папы прислать пару тысяч, но старался все-таки быть самостоятельным.

Одно из моих хобби было раздавать прозвища. Они прилипали к каждому.

Нашего соседа по блоку, жившего в смежной комнате и учившегося со мной в группе, Илью Щербинина, я прозвал «Доктором Актером». Пришлось у Лема отобрать степень, поскольку новый Док был действительно повернут: он все время играл, даже оставаясь в одиночестве. Уверен, он не мог вымолвить слова или обронить жеста, пока усилием мысли не создавал вокруг себя ряды откидных кресел, ложи и партеры, усеянные жадными и любопытными наблюдателями.

Иногда мы пили в комнате и, заслышав взволнованный монолог Доктора Актера из предбанника (так мы называли коридор блока, общую зону), ложились по своим постелям вниз животом и оголяли задницы.

– Доктор Актер! Зайди, дело есть! – кричал один из нас.

– Что?!

– Док, тут философская беседа назрела!

Доктор Актер врывался в комнату, все еще бормоча впечатления о пробах или излагая самому себе синопсис гениальной повести, с которой он обязательно возьмет премию имени Астафьева. Слова вдруг застревали в нем, Доктор Актер замирал посреди комнаты, торжественно напрягалась каждая стрелочка на его лице.

Мы двумя голыми жопами смотрели на него из разных углов.

– Очень смешно! – говорил Доктор Актер, возносил руки к потолку и выходил вон.

Становилось понятно, что Михаил Енотов, этот парень, похожий на юродивого гопника, самый желанный девственник общежития, будет со мной в вечности, он – мой настоящий друг, который спустится за мной в ад, если возникнет необходимость. В нем была и мудрость, и страсть, но и какой-то удивительный баланс. Татуировки Будды и Тома Йорка украшали его плечо и грудь, а сам он ходил по общаге в психиатрической пижаме – подарке с маминой работы. Наш хохот позволял обмануть время.

Случалось, переходили на безалкогольное пиво и мармеладки. Банки из-под «Балтики» нулевой валялись в центре комнаты, а все заходившие шутили про резиновых женщин, к которым неизбежно приведут наши духовные поиски.

Раз или два в неделю я выбивал себе какую-нибудь халтуру, обзванивал бригадиров массовки, ездил в огромный ангар, центр «А-медиа» или на Мосфильм, где снимался в сериалах, передачах, работал унылым зрителем, надевал врачебный халат или тюремную робу, примерял фраки и парики, заходил в бутафорские лифты и телефонные будки, мерз в военной форме в заброшенном аэропорту или скучал за барной стойкой. Для соцопросов у меня были поддельные ксерокопии паспортов друзей, но с моей фотографией, чтобы можно было под разными именами и с разными данными подрабатывать в одних и тех же компаниях, занимающихся исследованиями товаров и вкусов потребителя. Я придумывал себе разные профессии и статусы, воображал жизни, чуть ли не наклеивал усы, – а иногда был и самим собой, участвуя в многочисленных фокус-группах, тестирующих сигареты, пиво, вино, шампуни, обсуждающих пилоты рекламных роликов, различные тестовые дизайнерские решения, слоганы, одежду, сорта пластилина, ковровые покрытия, материалы корпусов, столешниц, удобство столовых приборов, текстуру бумаги.

К новому году я уже научился заполнять анкеты быстрее всех других «патологических массовщиков», как я называл своих коллег. Мог включаться и без усилия мысли генерировать речевой поток и тут же отключаться, потом бежал через дикий мороз от метро «ВДНХ» (две моих первых зимы в Москве были очень холодными, как будто я привез сибирский холод с собой) и прыгал под одеяло к Сигите. Попав с холода в тепло, тело начинало сильно зудеть. Моя чувствительная кожа как будто отслаивалась от плоти, а под ней резвились хлебные крошки. Но Сигита спала хорошо, как небольшая и нежная зверушка, пока я нервно ворочался рядом.

Учебу я в большинстве случаев прогуливал, кроме занятий по мастерству.

Один студент-продюсер занимался перепродажей старых компьютеров. Несколько дней поработав статистом на телевидении, я сделал над собой усилие и вместо того, чтобы пропить деньги, купил рабочий инструмент – старый гудящий пентиум. Теперь у меня было рабочее место.

Наша комната походила на келью двух шизофреников и их непутевой дочурки – большую часть времени Сигита тоже была с нами. Она оставляла за собой грязную посуду и разбросанные вещи: невозможно было понять, какие из них свежие, а какие надо стирать. Призраки волочились за ней, мысли опадали с головы вместе с длинными черными волосами. Меня родители с детства приучили мыть посуду сразу. У Сигиты же был принцип: обязательно расслабиться после еды, пообещать, что отдохнет и вымоет посуду, а потом забыть про собственное обещание.

Я орал на весь десятый этаж:

– Я что, твоя прачка?! Скажи, я похож на прачку?! Скажи мне!

Она проводила большую часть времени в своем воображариуме, если была трезвая, выглядывала нехотя и опять погружалась в себя. Еще у нее были поверхностные знания обо всем на свете, она была ходячей энциклопедией – по любому предмету получала хорошую оценку.

Когда она была маленькой, ее мама была успешной в делах и покатала Сигиту по миру. На карте, оставшейся висеть на стене от прошлых жильцов, она могла отметить много стран и рассказать об обычаях их жителей и своих впечатлениях. Я же не был нигде, кроме Кемерова, Москвы, Санкт-Петербурга (ездил один раз к Илье Знойному в гости) и еще пары сибирских маленьких городов. Я очень ревновал и обижался. Когда я вредничал, Сигита закрывалась, выдумывала себе болезни, неврозы, проблемы, драмы, трагедии, многочисленные сюжеты фильмов и целые вселенные.

Иногда, особенно с легкого похмелья, она была очень ласкова и говорила мне: