Вангелия - Владимир Сотников Страница 19

И так же мгновенно проснулась. Села на кровати, вся дрожа. Отчего? Непонятно. В доме стояла обычная ночная тишина. Сопела во сне маленькая Любка. Что-то бормотал Васил – наверное, ему снилось, что он сражается с мальчишками на улице.

Ванга вскочила, выхватила из постели Любку и, даже не разбудив, стала второпях одевать ее.

– Васил! Вставай, буди Томе! – кричала она при этом.

Любка открыла глаза и сразу же заплакала. Занавеска отодвинулась, показалась растрепанная голова Васила.

– Ты чего, Ванга? – он сонно хлопал глазами. – Зачем разбудила?

– Буди Томе и беги на улицу! – крикнула та. – Скорее! Помоги мне! Сундук выноси!

Она подтолкнула Васила к большому расписному сундуку – тому самому, который когда-то дали в приданое Танке. Так и остался этот сундук единственной дорогой вещью в доме…

– Томе! Помогай Василу сундук выносить! – закричала Ванга.

– Ванга… Ты умом тронулась?

Васил испуганно смотрел на старшую сестру. Но та не унималась. Даже на плач Любки не обращала внимания.

– Несите сундук на улицу, кому сказала! – заполошно кричала она.

Прижимая к себе Любку, она принялась выбрасывать в окно вещи, попадавшиеся под руку. Испуганно оглядываясь на нее, Васил и Томе взялись за сундук. Ванга схватила медный котелок и с сестрой на руках выскочила вслед за братьями на улицу.

И в ту самую минуту, когда все они оказались на дворе перед домом, раздался какой-то странный звук – не звук, а утробный гул. Земля ходуном заходила у них под ногами, стены глиняной хатки закачались – и в то же мгновение обрушились со страшным треском.

Точно такой же треск, грохот и крик доносился с улицы – казалось, не с улицы даже, а прямо из ада. Да там и творился ад: разваливались на части и рушились дома, падали деревья, истошно мычали коровы, кричали от боли и ужаса люди – и все это в кромешной тьме.

– Не плачьте, не бойтесь! – повторяла Ванга. – Мы живы. Живые мы!

Ни братья, ни даже маленькая Любка как раз и не плакали. Но не потому, что были бесстрашны, а лишь потому, что онемели и остолбенели от ужаса.

Не плач стоял в селе, а нескончаемый вой. Первые лучи солнца были безжалостны – картина в них предстала такая, какую не должны видеть человеческие глаза. И не потому, что после ночного землетрясения все село представляло собою груду развалин – что развалины! – а потому, что из-под развалин этих выносили мертвые изуродованные тела.

– Пустите меня! Пустите к ним! – билась возле одного из таких бывших домов обезумевшая женщина. – Ой, детки мои!

И никто не решался ей сказать, что деток ее уже достали из-под обломков, и лежат они теперь в саду, накрытые белыми простынями…

Ванга сидела на глиняных обломках, оставшихся от дома, и варила на костре похлебку из «заячьей капусты». Васил, Томе и Любка понуро сидели поодаль – мальчишки на земле, а маленькая сестренка на пестром сундуке.

– Домой хочу! – ныла Любка. – Где наш дом?

– Замолчи! – оборвал ее Васил. – Пропал наш дом, не видишь, что ли? Если б не Ванга, и мы бы все пропали. И тут же спросил: – Ванга… А как ты узнала, что землетрясение будет? Ты же нас раньше разбудила, чем все затряслось.

– Не знаю, – пожала плечами Ванга. – Почувствовала как-то.

Как раз в эту минуту во двор вошла соседка с крынкой молока. Услышав слова Вангелии, она потихоньку перекрестилась. Потом протянула крынку Василу и сказала:

– Попейте молочка, детки. – И добавила со значением: – А корова-то моя почуяла землетрясение. Как взбесилась – дверь в хлеву сломала, на двор выбежала.

– Наша Ванга тоже почуяла! – с гордостью сообщил Томе.

Соседка не успела ничего на это сказать. Едва не сбив ее с ног, вбежал во двор Панде.

– Живы, – с облегчением выдохнул он. – Слава Богу!

– Папа! – воскликнула Ванга. – Как мы за тебя боялись!

– Да мне-то что сделается? – пожал плечами он. – На пастбище небо над головой.

А тут…

Он сокрушенно посмотрел на развалины дома.

– Пап, – спросил Васил, – где же мы теперь жить будем?

Что мог ответить Панде Сурчев? Только то, что судьба, видно, никогда не повернется светлой своей стороною ни к нему, ни к его горемычным детям.

– Так и сказала: я, мол, почувствовала, а что – сама не знаю. – Соседкины глаза горели тем счастливым огнем, которым всегда горят они у человека, который самозабвенно сплетничает. – Ну как она могла почувствовать? В одну минуту случилось.

– Не может человек землетрясение почувствовать, – согласно кивала вторая соседка. – Корова только или собака. Или… Ой, говорить не хочется! – Она опасливо закрестилась и сказала: – Жалко Панде. Мало что вдовец, из бедняков бедняк, так еще и дочка… вон какая.

– Как будто и не человек она, – с испугом пробормотала первая. – Надо Панде сказать, что люди про нее думают!

Панде тем временем заканчивал обмазывать глиной убогий домишко, который он соорудил из обломков прежнего, тоже более чем небогатого. Когда соседка подошла к плетню и окликнула его, он не сразу оторвался от своего занятия.

– Панде! – повторила она.

– Чего тебе?

Он наконец подошел к плетню.

– Хотела тебе сказать… – поджав губы, проговорила она.

– Ну так говори. Чего мнешься? – буркнул Панде.

– Вангелия твоя… Знаешь, что она землетрясение почуяла?

– Знаю. И что?

– Как же – что? – воскликнула соседка. – Надо б ее в церкви отчитать. Странная она у тебя.

– Нечего попусту языком молоть, – отрубил Панде. – Странная или какая, а детей спасла.

– Зачем Лидия приходила? – спросила Ванга, когда отец вернулся к мазанке. – Жаловалась на меня?

– Нет, – так же коротко, как соседке, буркнул Панде и дочери.

– Не слушай ее, папа, – сказала Ванга. –

Я и правда почувствовала, что землетрясение будет. А как… Может, во сне увидала?

Не знаю!

Отец обтер руки ветошью, взглянул на жалкое их творение – глиняную хатенку.

– Вот вам и дом, – безрадостно сказал он. – Лучшего не нажили. Живите.

Ванга первая вошла в новое жилье. Мрачно, тесно, сыро. Она провела рукой по стене – пришлось вытереть влажную руку о юбку.

– Господи… – чуть слышно проговорила Ванга. – Не хочу я так жить… Не могу я больше так жить!

И упав на пол, заплакала. Неизвестно, сколько сотрясали бы ее рыдания, но тут в дом проскользнула маленькая Любка. В руках у нее был медный кувшин – единственная посуда, уцелевшая после землетрясения. За ней вошли Васил и Томе, внесли расписной сундук.