Пояс Койпера - Николай Дежнев Страница 19

Спросил почти нежно, предварительно тряхнув:

— Как зовут?

Бледный, он побледнел еще больше.

— П… парамон!

— Ты ведь не хочешь, Парамон, чтоб тебе несли венки в Дом кино, правда? Вот и мотыляй отсюда, массовка свободна!

Помощник режиссера моргал растерянно глазами.

— А как же Анна Каренина?..

— Передай ей привет, а также шпицу и Ги де!..

Малый поник и побрел, опустив плечи, в сторону поджидавшего его режиссера со скрещенными на груди ручищами. Вернулся, отцепил у меня с рубашки микрофон. Молча, со скорбным выражением лица. Мне было его жаль, как и весь мировой кинематограф, лишившийся в моем лице идола фабрики грез. Проводив его понурую фигуру взглядом, я опустился на скамью. Судя по всему, женщине надо было бы что-то сказать, только я не знал что. Ни разу в жизни мне не удалось никому ничего объяснить, и вовсе не потому, что я такой тупой и косноязычный. Втолковать свою мысль другому в принципе невозможно, не говоря уже о том, чтобы объяснить собственные благие намерения. В лучшем случае на тебя будут смотреть чистыми голубыми глазами и ждать, когда ты наконец заткнешься и наступит их очередь говорить. Так устроена жизнь, и с этим ничего нельзя поделать, а лишь смириться.

Но и дальше молчать было невозможно.

— Вы тоже хороши! Если человек не свежевыбрит, то что он может понимать в живописи!

Получилось по-детски, в стиле «сам дурак», но она не обиделась. Спросила с неопределенной улыбочкой:

— Наверное, думаете, я злая?

Вопрос был риторическим, ответа не требовал. Женщина его и не ждала.

— Я же вижу — думаете! — В ее голосе появились доверительные нотки. — А знаете, ведь так оно на самом деле и есть! Но учтите, только злые люди говорят правду, добрые боятся обидеть. В результате получается еще хуже. Простые вещи запутываются до неузнаваемости, и снежный ком недопонимания и страхов катится через жизнь, калеча всех и вся на своем пути. Не улыбайтесь, я знаю, что говорю!

Если я и улыбался, то лишь потому, что не мог смотреть на нее без улыбки. Милая женщина, обидеть такую грех, но нашелся, видно, тот, кто обидел. Влезать со своей буйной фантазией в ее проблемы было равносильно самоубийству. Опыт показывал, все мои попытки кому-то помочь заканчивались одинаково: приходилось ползать на карачках и собирать в ладошку осколки жизни, но уже своей. К тому же никто при рождении не обещал, что этот мир будет к нам добр. Если в нем и есть справедливость, то высшая, человеку недоступная.

Только и не утешить ее я тоже не мог, тем более что она мне очень нравилась. Впрочем, банальное это слово далеко не в полной мере выражало гамму испытываемых мною чувств. Спросил, нахмурившись:

— Деньги?..

И ведь ничего не имел в виду, поинтересовался, можно сказать, из вежливости, а она взглянула на меня так, как если бы я предложил взять ее на содержание. В моем положении это было бы весьма опрометчиво. Рассматривала, наверное, и возможность влепить мне пощечину, но, поразмыслив, пришла к выводу, что еще успеет. Меня это тоже устраивало, всегда приятно знать, что у тебя есть будущее.

— И много?

Еще древние знали, что большинство человеческих трагедий происходит от нищеты. Как знали они и то, что счастья богатство не приносит, но способно скрасить его отсутствие, в то время как накопительство создает иллюзию осмысленности бытия.

— Слушайте, вы!..

Вложила в это «вы» все свое презрение, задохнулась, но мне почудилось, что была в ее возгласе и надежда. Только теперь, глядя на женщину, я понял, что она чего-то боится. Впрочем, уверен в этом не был, злую шутку со мной могли сыграть нервы. Хотя нет, непохоже! Страх — такое чувство, его ни с чем не спутаешь. Как-то в молодости по какому-то его делу нас с приятелем занесло в психушку. Дверь приемного отделения была приоткрыта, за ней, прислонившись к притолоке, стоял мальчишка. Наши глаза встретились. С той поры я точно знаю, как выглядит несчастье и как хрупка грань, отделяющая от него человека.

— Мне не вырваться…

Ее губы едва двигались, но я услышал. Всхлипнула, закрыла лицо ладонями. От прилива крови у меня стучало в ушах, прикуривая, я не мог сдержаться и незаметно огляделся. Не считая занятых аппаратурой киношников, бульвар выглядел буднично, и тем не менее я почувствовал себя неуютно. Трусом не был, но всем своим существом ощутил повисшее в воздухе напряжение. Не желая того, представил, как открывается ящик Пандоры и из него лезет разномастная жуть. Первым побуждением было убежать. В конце концов, что мне до этой незнакомой женщины? Но приступ слабодушия тотчас же прошел, его место заняло ощущение предопределенности. Я буквально физически чувствовал, как сцепились в пространстве судеб шестеренки и ничего с этим поделать уже нельзя. Линии жизни, встретившись по касательной, слились, и теперь не разобрать, где ее, а где моя.

Ничего в окружающем мире не изменилось, только то, что узнал, не знать я уже не мог.

— За вами следят?

Мудрость старая: не спрашивай и не получишь ответа! С таких никчемных и необязательных вопросов все всегда и начинается! По глупости, от праздного любопытства, из-за нежелания прислушаться к внутреннему голосу. А он, бедняга, надрывался: уходи, дурак, уноси ноги! Невозможно своим теплом согреть Вселенную! Беги, не успеешь глазом моргнуть, окажешься в сточной канаве! Она сама сказала, от одной мелкой ошибки жизнь может пойти наперекосяк…

Улыбка женщины была вымученной.

— Следят?.. — Пожала едва заметно плечами. — Зачем? Куда я от них денусь! Куда мы все от них денемся?

И чтобы пригвоздить к стенке, как Карабас Барабас Буратино, протянула мне руку:

— Анна!