Реквием по Наоману - Бениамин Таммуз Страница 19

Но Кордоверо были близки по духу к подполью и вносили деньги в кассы ЭЦЕЛя и ЛЕХИ – борцов за свободу Израиля, хотя некоторые из братьев и дядьев Рахели, жены Оведа, были мобилизованы в более умеренную «Хагану», а иные из них даже служили в британской армии, воюя против общего врага – Гитлера.

В это же время друзья их арабы помогали созданию «Наджды», подпольной военной организации, готовой, когда придет этому время, сбросить евреев в море, как приказывал им муфтий Хадж-Амин-аль-Хусейни, в те дни бежавший в Германию. В руках арабов были газеты с портретом Хадж-Амина, вместе с Гитлером принимающего строй проходящей мимо германской армии. Экземпляр этой газеты прибыл однажды по почте семье Кордоверо, и они пытались угадать, кто из друзей-арабов сделал это.

Кроме пострадавших от двух бомбардировок итальянской авиацией Тель-Авива, жертв войны в Эрец-Исраэль не было. Подобно семье Абрамсон, пересидевшей Первую мировую в Александрии, еврейский ишув терпеливо ждал, пока народы завершат убивать друг друга по причинам, лишь им известным. И так бы война и выглядела в глазах жителей ишува, если бы Гитлер не решил уничтожить всех евреев в Европе. Сообщения о лагерях смерти и газовых камерах просачивались капля за каплей.

Но когда стало известно о происходящем в Европе, даже частично, все поняли, что нельзя сидеть, сложа руки, дожидаясь окончания войны. И Эфраим Абрамсон собрал в своей комнате Ривку и Герцля и произнес речь:

– Итак, господа, кто был прав? Режут евреев в Европе, англичане стреляют по кораблям с беженцами, а пролетарии говорят нам, не стреляйте в англичан. Пролетарии говорят: хранить чистоту оружия. Где это вообще есть, чистое оружие? Оружие создается, чтобы убивать! Герцль, встань и соверши то, что на тебя возложено! В Александрии ты спросил меня, не присоединиться ли тебе к еврейским шпионам? Теперь я говорю тебе: присоединяйся к военно-национальной организации – ЭЦЕЛю. Ты слышишь?

– Отец, – сказал Герцль, – «Хагана» рабочих знает, что она делает. Она не уничтожает ЭЦЕЛ. Она лишь чуточку проливает у них кровь. Но дает ЭЦЕЛю действовать. И так все вместе вытащат телегу из грязи. Политика, к сожалению, грязное дело.

– Не предавай дело крестьян, – сказал Эфраим, – ты говоришь как один из пролетариев.

– Между пролетариями и крестьянами достаточно места и для меня, – ответил Герцль отцу.

Тем временем, пока евреи вели между собой войны вне и внутри, кончилась Вторая мировая. Пятьдесят миллионов человек было уничтожено, среди них – шесть миллионов евреев. Но оставшимся в живых британцы не разрешили прибыть в Эрец-Исраэль.

– Теперь нам деться некуда, – сказал Эфраим Ривке и Герцлю.

– Следует провозгласить открытое и решительное восстание.

– Оно уже провозглашено, – сказал Герцль, – как же ты этого не заметил, отец?

– Что, уже писали об этом в газетах? – удивился Эфраим.

– Если до сих пор не писали, сейчас напишут, – уверил Герцль отца.

И правда, в те дни вышла нелегальная прокламация «Хаганы»: «Слушайте наш призыв из глубин молчания!»

Англичане в штабе полиции и во дворце наместника были уверены, что это просто высокопарное краснобайство, проистекающее от конфуза. Они не поняли, что существует среди народов такой народ, который готов умереть за свою высокопарность, ибо, во-первых, унижен, а во-вторых, лишен опыта международной политики.

Англичане также не знали и того, что евреи – народ прагматический, у которого одно великое правило: никогда человек не сможет привести свои принципы в соответствие с реальностью; но если это трудно, так можно привести реальность в соответствие с принципами.

А так как все это не было известно властям Британии, в конце концов дали им под зад, и они вылетели из Эрец-Исраэль. Это всем известно.

Осенью 1946 зазвонил телефон в домике Герцля, говорил Эликум:

– Здравствуй, дядя Герцль, вот, я вернулся в Эрец-Исраэль.

– Ну, а коммунисты твои, что они тебе сказали? – решил узнать Герцль.

– Можно к тебе приехать? – спросил Эликум.

– Что за вопрос? – сказал Герцль и поспешил сообщить Эфраиму новость.

– Говорил я тебе, – бормотал Эфраим, – я ведь тебе все время это говорил.

Вечером приехали Сарра и Аминадав. Брат Эликума Овед позвонил из Иерусалима, оправдываясь, что не может приехать, ибо очень занят.

Эликум избавил всех от вопросов коротким ответом:

– Было тяжело.

Больше ничего нельзя было из него вытянуть. Но была у него просьба, чтобы одолжили ему немного денег. Он хочет поездить по стране, увидеть изменения.

– Ты всегда давал ему деньги, – сказала Сарра отцу, – видишь, что из этого вышло? Дай ему и сейчас.

– Еще как дам, – подразнил ее Эфраим, – и сколько захочет. Парень вылечился от всех своих сумасшествий.

– Откуда ты знаешь? – сказал Сарра, оглядывая сына с ног до головы с открытой неприязнью.

– Это видно сразу, – сказал Эфраим, – раз вернулся в лоно семьи, значит, выздоровел… Ты не собираешься вернуться в кибуц, – вдруг с испугом спросил он Эликума.

– Только навестить, – сказал Эликум.

На следующий день выпорхнул Эликум из дома точно так же, как возник. Герцль подвез его на своей машине к входу в кибуц.

– Правильно сделал, что не рассказал им о нашей встрече в Лондоне, – сказал Герцль, – чему-то все же научился там – молчать.

– Ты не рассказал им о нашей встрече? – в потрясении спросил Эликум.

– Ты же не просил им рассказывать, – ответил Герцль и помахал ему рукой на прощанье.

В кибуце сказали Эликуму, что Мэшулам Агалили давно умер, Лизель оставила его до этого. Из всей компании, прибывшей из Германии, осталась в кибуце горстка парней и девушек, они и дали Эликуму адрес Лизели. Она теперь была замужем за бухарским евреем лет шестидесяти, продавцом ковров, невероятно богатым.

– Лизель, – сказал Эликум в трубку, звоня из телефонной будки в Тель-Авиве, – узнаешь мой голос?

– Малыш, это ты? Вот сюрприз! Чего бы тебе не прийти ко мне сейчас же? Только не пугайся, я страшно растолстела и постарела. Возьми с собой бутылочку коньяка.

Муж Лизели, господин Бабаев, узнав, что Эликум жил в Лондоне, ужасно возбудился.

Спрашивал, знает ли Эликум район Нейтсбридж, там у Бабаева брат, тоже продавец ковров, магазин его разбомбили во время войны, но теперь он уже восстановлен. Эликум беседовал с господином Бабаевым, отвечал на все его вопросы, и время от времени косил глазом в сторону Лизель, сидящей в кресле, руки крест-накрест, лицо полное и спокойное. Только глаза как бы просили прощения за что-то.

Когда зазвонил телефон и господин Бабаев вышел из комнаты, Эликум спросил:

– Почему ты ушла к Мешуламу Агалили?

Лизель протянула к нему руки и сказала: