До свидания, Рим - Ники Пеллегрино Страница 19

– Вареные креветки! – гремел он. – Салат без уксуса! Одна-единственная хлебная палочка гриссини! Бифштекс без приправ! И так каждый день! И ради этого я получал образование? Я готовлю нежнейшие ньокки, рагу, от которого в груди замирает сердце! Карузо был бы счастлив попробовать мой ризотто-алле-вонголе! А что просит у меня он? Обезжиренный сыр! Porca miseria! [24]

Когда экономка попыталась его утихомирить, повар с такой силой треснул одной кастрюлей о другую, что испуганная женщина спаслась бегством.

– Обезжиренный сыр! Да где это слыхано?! – кричал он ей вслед.

Повара звали Филиппо Пепе, но все обращались к нему просто Пепе. Никому из нас не хотелось, чтобы он ушел. Внешность у Пепе была яркая: пронзительные темные глаза, слегка крючковатый нос и кудри цвета вороного крыла, выбивающиеся из-под неизменного белого колпака. Ну а завтраки, обеды и ужины в его исполнении считались у прислуги главным событием дня.

Пепе готовил сытную пищу, от которой сил хватало на целый день: ризотто с таким обилием соуса, что капало с ложки, спагетти-алла-карбонара с копченой грудинкой, толстые полые макароны с оссобуко в наваристом бульоне. Каждое утро нас манили на кухню аппетитные запахи, а когда мы собирались вокруг стола, неизменно повисало напряженное молчание: всем не терпелось узнать, что же окажется под крышкой бурлящей на плите кастрюли.

У Пепе вкус даже самых обычных продуктов начинал играть по-новому – понятия не имею, как он этого добивался. Простой томатный соус, немного тертого пармезана, спагетти, приготовленные «альденте», пучок листьев рукколы, и мы съедали все подчистую, собирая каждую капельку соуса куском хрустящего, только что испеченного хлеба. На вилле Бадольо я ела блюда, которых никогда раньше не пробовала: золотистый шафрановый суп со сладковатым мясом моллюсков, домашний хлеб с чесноком и шалфеем. Представляю, каково было сеньору Ланца сознавать, что слуги едят вкуснее и сытнее его самого. Да и повар, похоже, страдал ничуть не меньше хозяина.

Меня невольно тянуло на кухню к Пепе, и я постоянно заглядывала туда под предлогом, что хочу отнести Бетти чего-нибудь выпить и перекусить или просто налить себе стакан воды. Эта просторная комната напоминала теплое сердце всего дома. На одной стене висели кастрюли, на другой – разнообразные приспособления, чтобы измельчать, смешивать, преобразовывать и выжимать сок.

Мне нравился Пепе. Он серьезно относился к своей работе и иногда смотрел на еду так, как другие мужчины смотрят на женщин.

Тем утром Пепе сидел на кухне, обхватив голову руками, и бормотал:

– Рыба на пару, стручковая фасоль и эспрессо без единой крупицы сахара. Разве можно так жить? Как он это выносит?

– Синьор Ланца проходит курс похудения, – сказала я. – Вот закончатся съемки, и он опять начнет есть как следует.

– Уйди, – сердито ответил Пепе, – и не говори о том, чего не знаешь.

– Но это правда, – не отступала я. – Мне сказала сама Бетти.

– Дай-ка я задам тебе один вопрос. – Пепе встретился со мной взглядом. – Сколько я уже здесь? Три недели? Четыре?

– Четыре, кажется.

– И за все это время синьор Ланца хоть раз съел что-нибудь просто для удовольствия?

– Он должен употреблять не больше пятисот калорий в день – так распорядился доктор Симонс. Синьор Ланца ест для поддержания сил, а не для удовольствия.

– А кто такой этот доктор Симонс?

Я повторила то, что слышала от Бетти:

– Один из ведущих диетологов в Европе. Очень уважаемый человек. Синьор Ланца худеет под его руководством.

Пепе поднялся на ноги. Он был гораздо выше меня, а когда оперся своими большими руками о стол, старая сосна заскрипела.

– А этот доктор Симонс разбирается в еде? Ну-ка, ответь.

– Не знаю. Думаю…

– Он понимает, что в жизни очень мало радостей и только одна из них неизменна – еда? – перебил Пепе. – Три раза в день мы можем немного себя побаловать – на завтрак, обед и ужин. Зачем добровольно отказываться от удовольствия и питаться одним кофе без сахара и сухими хлебными палочками, если можно есть все, что душе угодно?

– Это же временно…

– Тьфу, – с отвращением сказал Пепе. – Сегодня утром я хотел бы подать синьору Ланца крепкий эспрессо с густыми сливками и хрустящее пирожное, посыпанное шоколадной крошкой. На обед он мог бы взять с собой на студию запеченную в фольге пасту, пару сочных котлет с приправой из орегано, несколько спрыснутых оливковым маслом перцев с анчоусами. А на ужин я приготовил бы равиоли с грибами и жирную белую рыбу, фаршированную грецкими орехами и залитую соусом из каперсов и уксуса. Только представь, как приятно смотреть на эту пищу, вдыхать ее аромат, пробовать на вкус! А вместо этого я готовлю ему бифштекс с кровью и раскладываю на тарелке нарезанный помидор и несколько салатных листочков. Такая еда не доставляет удовольствия.

Мне хотелось сказать, что в жизни Марио есть и другие радости – музыка, дети, поклонники, – и стряпня Пепе, быть может, для него не так уж важна. Но у повара был такой несчастный вид, что я предпочла оставить эту мысль при себе.

– Зато слугам нравится все, что ты готовишь, – сказала я вслух. – Взять хотя бы вчерашний ужин – паста-аль-форно с пюре из базилика и капоната. В жизни не ела ничего подобного!

Пепе кивнул, однако выражение его лица не изменилось.

– Ну да, получилось неплохо. Но синьор Ланца даже не попробовал! Как можно петь, когда ничего не ешь? Вместе с весом он потеряет и голос и что тогда с ним будет?

Я покачала головой:

– Нет-нет, я слышала, как поет синьор Ланца. Он в прекрасной форме, что бы там ни говорили. Его голос никуда не делся.

– На съемочной площадке, что ли? Какое же это пение! – сказал Пепе, сверкая глазами. – Он не должен растрачивать талант на эстрадные шлягеры. Бог создал голос Марио Ланца для оперы, как и голос великого Карузо. Если б я мог так петь, то выступал бы в миланской «Ла Скала» или в «Театро-дель-Опера», а не опускался до кино.

– А ты много знаешь об опере? – с удивлением спросила я. – И сам бывал в этих театрах?

– Знаю достаточно. И да, конечно, я бывал в римской опере, а как же иначе?

– А почему синьор Ланца там не выступает?

Пепе нахмурился:

– Это ты у него спроси. Я не понимаю, ни зачем он так бездарно использует свой голос, ни почему отказывается есть. И то и другое бессмысленно.

На кипящей кастрюле загремела крышка, и Пепе повернулся к плите – помешать соус и убавить огонь. Он ходил по кухне с уверенным видом хозяина. Дома я готовила при помощи всего пары кастрюль, деревянной ложки и сита, а Пепе повелевал целой кухонной империей и всегда знал, что делать, хотя ему было всего лет двадцать пять.