Армен - Севак Арамазд Страница 19

— В прошлом я был учителем истории, причем дети меня любили, — продолжал Мираш столь же оживленно. — Когда мне исполнилось сорок, мои ученики решили отметить это знаменательное событие и закатили роскошную пирушку. После того как все закончилось и гости разошлись, а я остался один за столом, полным объедков, меня вдруг придавила такая глубокая, такая странная печаль, что думалось: вот-вот задохнусь под ее страшной тяжестью. Никогда прежде не испытывал подобного чувства. Гомон, шутки, смех, пляски — все это удивительным образом выветрилось из памяти. Осталась лишь пустота, бескрайняя пустота, и мне стало жутко. Я посмотрел на ломящийся стол и внезапно понял: то, что мы называем историей, — это объедки, оставшиеся после пиршества, иллюзия, и я занимаюсь пустым делом. Казалось, минувшие события, лица, факты, даты издеваются надо мной, показывают мне язык. И я впервые воспринял себя независимо, отдельно от всего этого. Я ощутил себя вне истории, для которой, по сути, неважно: правдива она или сфальсифицирована — нет иного смысла и цели, кроме власти, и она подобно удушливому дыму от горящей соломы дурманит и оболванивает многие поколения. Я понял, что люди придумали историю, чтобы спастись от одиночества — наполнив властью ту устрашающую пустоту, которая прячется за каждым их жестом, каждой мыслью, каждым желанием. И я смеялся, вот так, сидя один за столом, взахлеб смеялся над историей и принял бесповоротное решение бросить учительство… И вот уже больше двадцати лет я скитаюсь — так же, как ты. Работаю ровно столько, чтобы не умереть с голоду, а все остальное время скитаюсь — с востока на запад, с севера на юг — и размышляю. Иногда двигаюсь в обратном направлении, чтобы мысли мои равномерно распределялись по всем географическим широтам, — засмеялся Мираш. — Я свободен от всего: ни дома, ни семьи, ни жены, ни детей. Я даже не помню, где родился. Единственное мое занятие — думать, думать всегда, неважно о чем. Могу сказать, что чаще всего думаю ни о чем, ибо у меня нет никаких забот, думаю, скорее, о своих думах, — улыбаясь, продолжал он. — Должен признаться, что иногда мне удается совершать поразительные открытия. К примеру, недавно я обнаружил, что и сам я тоже не существую, точно так же, как история человечества. Решающую помощь в этом мне оказало мое имя. Я нашел, что отнюдь неслучайно данное мне имя — при ничтожно малом несходстве — почти с научной точностью отражает мою суть: мираж… Да, я в самом деле мираж, меня нет, хотя в данную минуту я стою перед тобой и докучаю тебе своей болтовней… — Он снова опустился на землю и принял прежнюю позу, откинувшись головой к стене.

Между тем в непроглядной черноте леса появились небольшие трещинки, и из сумрака поочередно выплывали смутные силуэты деревьев, с каждым мгновением наполнявшихся незримым и неощутимым дыханием.

— Никак не удается уснуть, — послышался озабоченный голос Мираша. Потом он осторожно спросил: — Армен, а ты-то чем занимаешься, если, конечно, позволительно поинтересоваться?

— У нас было сильное землетрясение, наш дом обрушился. Хочу заработать денег на восстановление, — медленно ответил Армен. — Родители ждут.

— Гм… — озадаченно пробормотал Мираш и, как показалось Армену, немного растерянный, умолк. Словно хотел сказать что-то важное, но передумал.

Армена охватила невыносимая тоска…

— Я всегда мечтал об Армении, — снова заговорил Мираш.

— Почему? — удивился Армен.

— Не знаю, может быть, потому, что в самом имени этой страны есть что-то благородное…

— А по-моему, имя как имя.

— Нет, — возразил Мираш, — мне всегда казалось, что эта страна — вне истории человечества. Наверное, оттого, что я из далекого далека питал к ней родственные чувства.

Армен промолчал.

— Ты не знаешь, Армен, — упершись подбородком в грудь и прикрыв веки, тихо и чуть грустно сказал Мираш, — что весь этот мир основан на лжи и фальши… ну, к примеру, как история того погибшего ребенка…

— Что же делать, таков наш мир, — невольно вздохнул Армен.

— Ты добьешься своей цели, Армен, — проворчал Мираш, — а я… я буду скитаться до конца своей жизни, пока однажды не решу умереть. Сяду под большое одинокое дерево и усну. А когда проснусь, увижу, что меня уже нет. Что я навеки замурован в стволе этого дерева…

Армен быстро взглянул на Мираша, но услышал лишь тихое равномерное похрапывание. Почувствовал, что и у него веки отяжелели. Дрожа, обхватил свои колени и опустил на них голову. Дремотная тишина сладко обволокла его, и он уснул — глубоким сном без сновидений…