Брак. Дорога во все ненастья - Николай Удальцов Страница 19

Просто к достоинствам меньше привычки…

Впрочем, быть глупым редко или в чем-то одном, людям мешает то, что глупости много. И ее хватает на каждого…

…Дверь была открыта не то, чтобы настежь, но достаточно для того, что называется открытой дверью, а сразу за дверью, прямо на полу, лежа, мычал Вася Никитин.

Пьян он был на столько, что ему удавалось только мычать – потому степень его неудовлетворенности жизнью идентифицировалась с трудом.

Я не стал входить в нюансы, а просто взял его за плечи – пьяный человек удивительно тяжел и неухватист – и потащил его к кровати.

Белья на постели не было, хотя подушка, вернее, какая-то ее мятая модификация была.

Я разместил Василия на этом лежбище, подоткнул под голову модификацию и снял с него ботинки.

С этим возникли некоторые проблемы так, как, не смотря на то, что стояло лето, ботинки на нем оказались зимними, да еще со шнурками, завязанными на пьяные узлы.

После этого, Василий, видимо удовлетворенный положением или тем, что своего положения он не ощущал, затих, а я пошел прикрыть дверь.

Вернувшись в комнату, я зажег свет – единственная в трехрожковой люстре, лампочка загорелась и осветила грязь, беспорядок и неуют Васиной квартиры.

То, что я увидел, было мне неприятно по двум причинам: во-первых, это напомнило мне то, что происходило со мной самим много лет назад, а во-вторых – мне было больно оттого, что это происходило с моим другом теперь.

Я вообще, человек чувственный – это и достоинство, и недостаток для художника – и чувства мои ассоциативны.

Видимо поэтому я не сразу заметил в этом бардаке девушку.

А это, уже, очень плохо характеризует художника…

На первый взгляд, она выглядела испуганной моим появлением.

На второй взгляд – заставляла задуматься о том, кто она такая, и откуда взялась?

И тогда я сделал то, что делаю довольно часто – я сделал ошибку.

Я поверил своей первой мысли…

Как-то Гриша Керчин сказал мне:

– Опасайся срединных откровений политиков, последней страсти старой девы и первого взгляда прозревшего, – а я так и не сделал из его слов выводов.

Может, поэтому я и спросил девушку:

– Что вы здесь делаете? – хотя для начала, мне стоило поздороваться.

Наверное, в моих словах было столько раздражения и недовольства, что она ответила мне просто взглядом. И в ее взгляде было больше красноречия, чем в моих словах.

Оттого, на развалинах Васиной пьяной жизни возникло молчание.

– …Во всяком случае, не то, о чем вы подумали, – молчание прервала она потому, что я не знал, что сказать.

После ее слов мне не то, чтобы стало стыдно, а как-то неловко – дело в том, что я действительно подумал о том, что Вася снял на улице проститутку, но не донес до дома ни себя, ни ее. И теперь, она ожидала его пробуждения и решения финансовых проблем.

Больше того, я даже хотел узнать, сколько Василий ей должен, расплатиться и выгнать ее из квартиры – слава Богу, что многое мы просто не успеваем сделать.

Если бы мы успевали сделать все, что хотим, глупостей на земле стало бы на много больше…

И она об этом догадалась, потому, что сказала:

– Даже если бы я была проституткой – это не повод для вас, разговаривать со мной грубо.

Можно унижать человека призрением за его профессию, но нельзя унижать себя грубостью к женщине, кем бы она ни была.

– Извините, – я вновь почувствовал неловкость.

– Не извиняйтесь – вы ведь не сказали того, что подумали.

– Я извиняюсь именно за то, что подумал…

– Знаете, что самое мерзкое в проституции? – спросила она.

– Что?

– Проституция…

…Потом я не раз думал о том, что могло связать эту девушку с пьющим художником.

Может быть, Вася был первым в ее жизни человеком, о котором писали настоящие газеты.

И она решила, что он – настоящий.

А может, он был просто первым, кто разбудил в ней любовь.

Которая, как известно, не выбирает…

А она пока не поняла, что первая любовь потому и называется первой, что за ней идут следующие. И прежняя любовь – это всего лишь доказательство того, что сердце не безгранично.

А может, целомудрию нужен искус. Иначе, это не целомудрие, а просто одиночество…

– Я, наверное, очень глупая женщина, если продолжаю в него верить, – сказала Олеся мне тогда, а я не смог удержаться от менторства:

– Благоразумной должна быть даже глупая женщина, – хотя мог бы сказать совсем другие слова. Слова, которые стали бы ей поддержкой:

– Каждому нужно в кого-то верить…

– Разум и любовь не совпадают, – проговорила Олеся, уже выходя из квартиры Никитина, и я опять сказал то, что было в этот момент неуместно: – Значит, у разума есть еще одно достоинство…

Что поделаешь: быть умным к месту – это целое искусство. Которым я, кажется, так и не овладел.

– Наверное, я кажусь вам легкомысленной?

– Нет.

А потом, легкомыслие – не такая уж отрицательная черта. Мне она тоже свойственна, – ответил я. И, помолчав, добавил:

– Легкомыслие – это отношение к жизни на свой страх и риск…

На улице, я, не знаю зачем, сунул Олесе свою визитную карточку.

Может потому, что у нас с ней вышел такой не простой разговор, а может просто потому, что она ее не затеряла, но я оказался первым из друзей Василия, который услышал ее тусклый, безразличный, отрешенный от всего голос, в котором не было истерии, а только покорность судьбе.

Олеся позвонила мне после того, как узнала результаты анализов своей крови:

– У меня СПИД…

Вначале, я не знал, как мне реагировать на эти слова.

Потом, понял, что что-то я делать все равно буду, хотя и не знаю, пока, что именно.

И то, что так же посчитали и Григорий, и Андрей, меня совсем не удивило…