Вилла "Амалия" - Паскаль Киньяр

«Мне хотелось плакать. Я ехала следом за ним, до того несчастная, что легче было умереть. Больше получаса моя машина шла вдоль Сены, и вдруг как-то резко сгустились сумерки. В Шуази-ле-Руа Томас внезапно нырнул в темноту, свернув направо, в какой-то короткий проулок. Почти сразу же он остановился под лавром и выключил фары. Я торопливо и крайне неуклюже припарковала машину поодаль, на проспекте. И пешком вернулась назад, стараясь идти нормальной походкой, сдерживая себя, чтобы не побежать. Он уже распахнул железную калитку. Я подкралась ближе. Я кралась и проворно и медленно. Ну, в общем… не знаю, как вам объяснить».

Она подошла к ограде.

Прижалась лбом к ржавым железным прутьям.

Ей трудно было различить что-нибудь сквозь листву лавра, в темноте.

Но вот она увидела Томаса у входа в дом, под горящим фонарем; его руки сжимала молодая женщина.

Томас пытался сбросить пальто. Молодая женщина приподнялась на цыпочки. И потянулась губами к его губам.

Однако нижние ветви лавра заслоняли ей обзор. А она непременно хотела как следует разглядеть лицо той женщины. Они уже собирались уйти с крыльца в дом. Значит, ей так и не удастся увидеть ее лицо. И вдруг она услышала голос у себя за спиной:

– Вы что-то очень уж внимательно смотрите на этот дом, мадам.

Ее сердце так бешено заколотилось, что едва не разорвалось в груди. Она была испугана, как ребенок, застигнутый в момент кражи.

– Ваша правда, – ответила она.

И обернулась.

Перед ней на тротуаре ночной улочки стоял мужчина в темном костюме, с короткой стрижкой; от него веяло парфюмом. Он улыбался и стоял неподвижно.

Она сказала ему:

– А вдруг перед вами женщина, которая решила ограбить дом?

И тут он схватил ее за рукав плаща.

– Ты меня не узнаёшь?

Этот вопрос поверг ее в оторопь. Она покачала головой. Честно говоря, сейчас она не испытывала ни малейшего желания заводить беседу с кем бы то ни было. Она сердито вырвала рукав плаща из пальцев незнакомца.

– А вот я тебя узнал, – сказал он ей.

Ночная тьма сгущалась. Она все еще не отрывала взгляда от садовой решетки.

– Ты Анна. Или, вернее, та девочка, которая не хотела, чтобы ее звали Элианой.

Только теперь Анна Хидден взглянула на него. И кивнула. Ей было очень тяжело. Слезы подступали к глазам, как она ни крепилась.

– Да, верно, – пробормотала она. – Так меня…

– Что-что?

– Верно. Так меня звали… прежде.

Она шагнула к нему, всматриваясь в его лицо, пытаясь распознать.

– А вы… кто же вы?

– Я Жорж.

Нет, она не узнавала этого человека.

Ночной мрак окутывал их тела, постепенно превращая в силуэты.

Он смотрел на нее и улыбался.

Потом извлек бумажник из внутреннего кармана пиджака.

И протянул ей визитную карточку.

Ей пришлось подойти к уличному фонарю, стоявшему на тротуаре. Она прочитала его полное имя – Жорж Роленже. Он жил на набережной. В Тейи. Этого места она тоже не знала, не знала, что это за порт, понятия не имела, в какой провинции, на каком побережье обретаются этот порт и его набережная, на какой океан они смотрят. Ее начинало мучить тоскливое недоумение.

– Мы с тобой учились в одном классе. Все шесть лет начальной школы. Ты еще помнишь Бретань? А монахиню, сестру Маргариту? Мы…

Он не успел договорить. Она бросилась в его объятия. И захлебнулась горькими рыданиями.

* * *

Тогда он прижал ее к себе.

Затем помог ей дойти в темноте до небольшого домика. Перед домом был сад, выходивший на улицу.

Он запер за собой другую железную калитку.

Открыл другую дверь.

– Вы знаете, я, кажется, старею, – сказала ему Анна Хидден. – Жорж, пожалуйста, не обижайтесь. Мне понадобилось бог знает сколько времени, чтобы узнать вас.

– Ну, я ведь изменился гораздо больше, чем ты! – мягко возразил ей Жорж Роленже.

– Нет-нет. Я совсем не то хотела сказать. Вовсе нет. Если вы и изменились, то совсем чуть-чуть.

Они вошли в гостиную. Он включил торшер рядом с ней.

И начал зажигать, одну за другой, все лампочки, которые ее окружали.

Анна села на кушетку, которая обиженно скрипнула под ней.

– Еще бы тебе меня узнать, – ты ведь за кем-то шпионила!

– Жорж…

– Да?

– Я не шпионила. Я живу с человеком, которого зовут Томас. Это за ним я тут следила. Это он только что вошел в дом, перед которым вы меня застали. А теперь поговорим о чем-нибудь другом.

– Ну, если тебе угодно…

– Да, угодно.

Она больше ни слова не сказала о том, что привело ее в Шуази. Ее лицо сурово замкнулось.

– Хочешь выпить чего-нибудь?

– Чаю.

Он пошел готовить чай.

Старомодная гостиная была битком набита мебелью, множеством разностильных предметов, в основном уродливых.

Анна Хидден подошла к окну. Обрамлявшие его портьеры пахли пылью. Зарядил дождь. По оголенным ветвям каштанов, стоявших вдоль улицы, струилась вода.

Жорж вернулся в комнату, поставил поднос на низенький столик. Его лицо сияло радостью.

– Как же я доволен, что опять встретил тебя!

– Мне хочется тартинок, – сказала она ему.

– Тартинок? Каких?

– Ну, обыкновенных тартинок. Поджаренных, с маслом и вареньем.

– Вряд ли здесь сыщется обычный хлеб. Но хлеб для тостов есть наверняка.

– И масло – бретонское, коли уж мы вспомнили Бретань.

– А варенье какое?

– Варенье – вишневое. Или нет, лучше абрикосовое, только неразваренное.

– Не думаю, что у мамочки было соленое масло, – сказал он.

И пробормотал, покидая комнату:

– В любом случае, оно уже давно прогоркло…

И тут она стиснула голову руками. И дала волю своему горю в этой гостиной, в уютном закутке между секретером и портьерами, между пылью и пылью, пока он поджаривал для нее хлеб.

Вернувшись, он зажег свечу с ароматом вербены.