Вилла "Амалия" - Паскаль Киньяр Страница 3

– Неправда! Мне вот всегда нравилось есть одной, в полном покое, примостившись у окна.

– Ненавижу такую еду.

– А я просто обожаю.

– Приходится есть слишком быстро.

– Вовсе нет.

– И вдобавок на тебя глазеют прохожие.

– Да, верно, глазеют, и это не самое приятное. Но есть одной, в тишине – это для меня настоящее удовольствие.

– Не соглашусь с тобой. Именно по причине тишины еда теряет всю свою прелесть. Ты пробуешь, смакуешь, жуешь, пьешь, и при этом даже не можешь выразить вслух свои ощущения. Если бы ты знала, как я страдаю оттого, что ем в одиночестве. Пожалуйста, поужинай со мной!

В голосе Жоржа звучала мольба. И это было совсем уж невыносимо. Она положила руку ему на плечо. И твердо сказала:

– Как-нибудь в другой раз, Жорж.

Они пересекли сад. Он нашаривал бумажник в кармане пиджака.

– Моя визитка… мой номер телефона…

– Ты уже дал их мне.

На национальном шоссе № 6 она резко остановила машину.

Ей хотелось отдаться горю сейчас же, без промедления.

Или, вернее, она предпочитала встретиться с терзавшим ее горем один на один, вдали от чужих глаз.

Она сняла номер в отеле.

Это было в Альфорвилле. Ее окно выходило на торговый центр и гараж. Станция обслуживания еще работала. Она вышла, чтобы купить бутылку воды и шоколадный батончик с глазурью. Заперла дверь комнаты, сбросила туфли, подошла к кровати, резко, рывком сорвала с нее покрывало, не раздеваясь забралась в постель и свернулась клубочком под простыней.

Чуть позже она встала, преклонила колени на голом полу комнаты и, положив скрещенные руки на тюфяк, начала молиться вслух, как бывало в детстве.

И снова скользнула в свою норку между простынями, уткнулась лицом в подушки.

Наконец поток слез иссяк, и на смену ему пришла боль, невыносимая, острая.

И боль затопила всё.

* * *

Стоит глухая ночь. Она отпирает калитку, пересекает сад, поднимается на крыльцо, распахивает дверь, бесшумно проходит в дом.

И замечает в темноте неясное движущееся пятно.

Внезапно он включает свет. Он стоит в пижаме на пороге комнаты.

– Я тебя ждал всю ночь!

На его лице написано искреннее волнение. Глаза лихорадочно блестят.

Она тихо говорит:

– А ты не переигрываешь?

Он срывается на крик:

– Где ты была?

Когда он повышает голос, Анна подходит к нему, пристально смотрит в глаза и, снизив до шепота собственный голос, еле слышно произносит:

– Замолчи.

Он тотчас перестает кричать. И говорит:

– Я с ума сходил от беспокойства. Ты могла бы позвонить. Анна, ты хоть знаешь, который час?

Анна не отвечает. Обойдя его, она входит в столовую. Садится у стола. Он идет следом. Она поднимает глаза и долго, долго смотрит на него. Выпрямляется на стуле. Шумно втягивает воздух. И произносит на одном дыхании:

– Я ухожу от тебя. Все кончено.

Он стоит в дверном проеме, лицом к ней, в пижаме, со спутанными волосами, с изумленно раскрытым ртом.

Сперва он молчит, потом говорит почти беззвучно:

– Повтори, что ты сказала?

– Нам нужно расстаться.

– Почему?

– Догадайся сам.

– Я ничего не понимаю. Почему мы должны расстаться?

– Томас, прошу тебя. Объяснения бесполезны. Уходи из дома.

– Ты с ума сошла? Ночь на дворе!

– Так что же?

– И ты меня выгоняешь?

– Именно так.

– Анна, посмотри на меня!

Анна медлит. Потом смотрит ему в глаза. И отвечает:

– Не вижу больше ничего особенного.

Она кладет ладони на стол, она устала до предела, она встает. Выходит в коридор.

– Ты любишь кого-то другого? – спрашивает он.

Она пожимает плечами.

– Не все такие как ты, Томас.

Он удерживает ее за руку. Стискивает ей руку до боли.

– Пусти меня!

Она высвобождает руку из его хватки. Поднимается по лестнице. Входит в кладовую, чтобы достать чистые простыни. И стелит себе постель в одной из двух каморок третьего этажа, под самой крышей. Все воскресенье она проводит в постели, свернувшись клубочком под периной. Ничего не ест.

* * *

В понедельник утром, задолго до восьми часов, Анна уже сидела за рулем; дверца ее машины была распахнута.

Томас стоял на тротуаре, застегивая рубашку.

Они торопливо перешептывались. Он говорил:

– Я тебя люблю.

– Нет.

– Ну нельзя же вот так просто взять и расстаться.

– Можно.

– Мы вместе уже пятнадцать лет.

– И что с того?

– Нам нужно объясниться.

– Это бесполезно.

– Но я не позволю тебе разрушить мою жизнь ни с того ни с сего, без всякой причины, без всяких объяснений.

Его голос сорвался на нелепый пронзительный фальцет. Вдали на тротуаре показался прохожий. Она сказала, очень тихо:

– Закрой, пожалуйста, дверцу.

– Анна, я люблю тебя.

– Это ложь.

Внезапно лицо Томаса исказилось. Он побледнел до синевы. Ей наконец удалось захлопнуть дверцу машины.

– Сегодня вечером… сегодня вечером, – умолял он сквозь стекло.

Она взглянула в зеркало заднего вида: он оперся на капот одного из припаркованных автомобилей и, подняв голову, жадно ловил ртом воздух.

* * *

Она толкнула дверь музыкального издательства. Поднялась в свой кабинет, оставила там шарф, сумку, пальто. Вошла в кабинет Ролана, включила кофеварку, сходила набрать воды в туалете под лестницей. Подняла глаза и поймала свое отражение в маленьком зеркальце над раковиной. Это была женщина, чье тело постоянно изменялось. В какие-то дни она выглядела мускулистой, спортивной (Анна любила плавать, она плавала несколько раз в неделю) – воплощение здоровья. В другое время бывала рыхлой, обмякшей, до странности неуклюжей. Сегодня выдался как раз такой скверный день. И лицо у нее было скверное – осунувшееся, острое, бледное.

Она позвонила Жоржу по номеру, который тот ей дал.

Он отвечал на ее вопросы как-то вяло.

– Я тебя разбудила, да?

– Д-да, – ответил он после короткой заминки.