Хроники Птеродактиля - Елена Лобачева Страница 19

«Перетащу-ка я мать в Москву», — Татьяна вздохнула и начала действовать.

Решение далось не сразу. Когда-то Николай протестовал, уговаривал, что все это блажь, нечего срывать человека с насиженного места, сама потом пожалеешь.

Три месяца назад, облюбовав в Валентиновке небольшую дачу, Татьяна отправилась в Омск, с твердым намерением без матери не возвращаться. А чтобы не было соблазна пойти на попятную, оформила задаток на дачу, вписав как владелицу свою мать. То есть, Варвару.

Омск встретил Татьяну солнцем и ветром. Вот и знакомая калитка, вот и лавочка во дворе, вот и мать — на лавочке. Татьяна замедлила шаги, приглядываясь к матери. Варвара встрепенулась, почувствовав сторонний взгляд, и ринулась через дворик к дочери:

— Донюшко моя! Уж не обознались ли глаза мои? Ты ли это…

Татьяна поморщилась, устыдившись навернувшихся слез. Обняла мать и направилась к дому.

— Погоди, у меня не убрано, соседка возится. Посидим минутку, она и закончит.

У Татьяны защемило сердце — чужие люди обихаживают мать, а она еще раздумывает: перевозить ли ее в Москву. Видно, в свое время Николай переусердствовал в своей осторожности. Решено: без матери в Москву не поеду.

Через час, умывшись и переодевшись с дороги, Татьяна расставляла привезенные сладости, которые так любила Варвара, всегда приговаривая: и без мяса проживу, да и без картошки обойдусь, а вот к чайку сладенького всегда хочется.

— Ну что, мама, не надоело тебе соседской помощью одалживаться?

— Надоело не надоело, только как ты меня, донюшко, перевозить в такую даль думаешь? Что будем с домом делать, с вещами? Бросить хочешь. Заколотить окна-двери — и оставить так, на разграбление. Сколько раз мы с тобой говорили про это, а тебе все неймется.

— Знаю, какие вещи оставить боишься — сундук свой полуразворованный стережешь. Что обидно-то: от чужих людей узнавать приходится о твоих «тайнах». Поехали в Москву. Заберем остатки твоих пасьянсов, может, и пригодится твоя ворожба.

Увещевая мать, Татьяна спиной почувствовала взгляд. Тяжелый и угрожающий. «Верно, та самая соседка. Неспроста она в помощницы вызвалась: вон как напряглась, про сундук услышав», — черные глазищи Татьяны впились в лицо женщины с такой силой, что щеки у той побагровели, дыхание участилось, открывшийся рот стал заглатывать воздух.

«Как сазан в корзинке», — почему-то вспомнилось детство, пионерский лагерь и рыбалка на Дону.

— Что, занеможилось? Ступай к себе, — Татьяна говорила тихо, будто ничего не происходит. — Иди, иди, я уж присмотрю за матерью. Без тебя справлюсь.

Дверь за соседкой закрыли на ключ. Мать и дочь продолжили чаепитие. Со стороны казалось: мир да покой. И только грудь у Варвары нервно вздымалась в такт дыханию, предательски выставляя напоказ скопившуюся за годы горечь.

«Много грешила, видать, — жалея мать, думала Татьяна. — Ничего, в Валентиновке будет сама себе хозяйкой, а ко мне все-таки поближе. Хорошо, что дачу присмотрела, вместе нам не ужиться».

Удивительно легко перенесла Варвара переезд.

Два дня ехали в купе одни. Татьяна расслабленно предавалась чтению, Варвара, прикрыв веки, дремала, утешаясь тем, что сундук — под полкой и никто, пока она с этой полки не встанет, к сундуку не подойдет. На третий день заняли верхнюю полку над Татьяной, а ближе к Москве появился и последний пассажир. Варвара дергалась: пассажир норовил сдвинуть сундук и воткнуть рядом свою котомку.

— Не трогай, мил человек: у меня там хрупкие вещи, — сама же думала: положит котомку, а потом приспичит в нее залезть за чем-нибудь да и захочется про сундук спросить — что я ему скажу? Врать сроду не любила да и не умела, а молчание всегда только раззадоривает. Так, перебирая всякие доводы, переживая и успокаиваясь, подъезжала Варвара к Москве, чтобы прибыть оттуда к своему последнему пристанищу в этой жизни — к уютной подмосковной даче в Валентиновке.

— Таня, донюшко, знаешь, здесь у художника одного дача есть. Веришь ли, ему больше ста лет.

— И какие же картины этот художник пишет? — поинтересовалась Татьяна, разбирая привезенную утварь. — Не картины, говоришь, карикатуры? Что ж удивляться, с карикатурами весело, вот и живет так долго. И Троцкого знал? Знакомиться будешь или издали за ним посмотришь?

Дача обживалась с охотой. Татьяна сама любила навещать мать. Незаметно создавался уклад, где мать и дочь, не мешая друг другу, уютно уживались во времена встреч и без тоски расставались, когда чувствовали в этом нужду. У каждой был свой угол в доме — с удобной кроватью, светлым окном и привычными мелочами, без которых не обходится ни один человек. Татьяна успокоенно радовалась возможности отдохнуть от тягостной удрученности дочери, которая передавалась и внуку, и ей. «Эта дача — отдушина для меня. Мать поближе, тоже к лучшему. Мать есть мать. Хоть и старость давно подошла, все равно, пока жива моя матушка, я как щитом прикрыта».

Татьяну всегда занимали чужие жизни. Она любила заглядывать в окна, по-своему додумывать то, что не удалось рассмотреть. Прогуливаясь от платформы к даче, она засмотрелась на удивительный домик. Он был низеньким, что редкость на фоне строящихся в последнее время двух-и трехэтажных дач. И еще как будто круглый. Не всякий человек мог придумать такой домик.

— Духом творчества и гармонии веет от этого дома, — пафосно и вслух произнесла Татьяна.

— Сама с собой разговариваешь?

Татьяна вздрогнула.