Королю червонному - дорога дальняя - Ханна Кралль Страница 19

Пассажиры венского поезда стоят на площади перед бараком. Они несколько встревожены: их багаж свален в огромную кучу прямо на земле. Чемоданы не поцарапаются? Не потеряются? И когда можно будет получить их обратно? Она не беспокоится. Ее сумочка лежит там же, но папильотки, карты и искусственный зуб все равно пока ей ни к чему.

Эсэсовец делает знак, к ним подходят двое узников. В руках у них грязные полосатые шапки, туда нужно бросить деньги и украшения. Она кладет в шапку медальон с Девой Марией, Лилюсин подарок. Кто-то спрашивает, когда им выдадут расписки. Узники не отвечают. Кто-то переспрашивает, погромче. Венские евреи напряженно-пристально разглядывают узников — молчаливых, с пустыми равнодушными глазами. Она тоже смотрит. Глаза не вылезают из орбит, руки не вывернуты. Ну одеты в полосатые робы, подумаешь… Что такого страшного в полосатых робах?

Эсэсовец приказывает всем раздеться.

Велит подходить по одному — не толкаясь, спокойно. Каждого окидывает взглядом и делает знак рукой или кивает головой. Глядит мельком, невнимательно, словно бы нехотя. Жесты тоже небрежные.

Она подходит к эсэсовцу. У нее гладкая кожа, возле груди маленькое красное пятнышко. Немец останавливает ее, рассматривает пятно — довольно долго, секунд пятнадцать, потом машет рукой: направо. Следующая — Янка Темпельхоф. Невысокая, стройная, с милой спокойной улыбкой — ей тоже велят встать справа.

Образуются две группы, слева и справа. Обе постепенно увеличиваются, левая растет быстрее.

К эсэсовцу подходит пожилой мужчина, не давший ей выпрыгнуть в окно. Стыдливо заслоняет пах. Без одежды он выглядит более низким и худым, к тому же у него искривлена рука; он встает слева.

Венка рядом с ней спрашивает: как она думает, не дадут ли пожилым работу полегче? Оказывается, ее отец попал в левую группу. Она успокаивает венку: конечно, дадут, не волнуйтесь.

— Отец знает несколько языков, может, его направят куда-нибудь в контору, — утешает себя женщина.

— Наверняка в контору, — убеждает она венку. — Мой отец тоже знал иностранные языки, — добавляет она и представляет себе отца — как он стоял, голый, беспомощный, сконфуженный, среди других специалистов со знанием немецкого языка.

От левой группы отделяется мужчина. Делает несколько шагов вперед, вежливо улыбается и говорит:

— Господин офицер, нам хочется пить, можно попросить воды?

Эсэсовец улыбается в ответ.

— Он хочет пить, — обращается он к узникам, собиравшим украшения (те уже успели куда-то все унести, и шапки теперь у них на голове). — Принесите ему воды.

Узники снова исчезают и возвращаются с полным ведром. Ставят его на землю. Воспитанный венский еврей озирается — где же кружка?

— Придется пить из ведра, — говорит эсэсовец и делает знак паре узников.

Те берут мужчину под руки, пригибают ему голову и засовывают в ведро. Мужчина пытается вырваться, брыкается, упирается ногами… Постепенно затихает. Тело обмякает. Узники отпускают его, делают шаг назад, отходят в сторону. Тело оседает на землю.

— Кому-нибудь еще хочется пить? — интересуется эсэсовец.

Она получает одежду — ситцевое платье в цветочек и черный свитер, вытатуированный на предплечье номер, начинающийся с буквы А, и место в бараке. Три ряда трехъярусных нар. Ей достаются самые верхние. На них могут уместиться четыре женщины, если бы они легли навзничь. А должно уместиться девять, поэтому вечером все ложатся на левый бок, лицом к стене. Колени согнуты, тела плотно прижаты друг к другу. Ночью все одновременно переворачиваются на правый бок.

Через два дня выясняется, что им дали неправильные номера. Функционерка, делающая татуировки, перечеркивает цифры горизонтальной чертой — ей и Янке Темпельхоф. Накалывает новые номера, на сей раз с небольшим треугольником.

— Вам повезло, — объясняет она. — Треугольник, правда, еврейский, но номер означает, что вы картотечные.