Конкурс красоты в женской колонии особого режима - Виталий Ерёмин Страница 19

– Я вообще выглядела, как огородное пугало. Только мне самой было не до смеха. Хотелось забиться в какую-нибудь щель. Но на зоне невозможно остаться одной ни на минуту. Шили мы полосатые робы для особо опасных рецидивистов. А после работы – учеба в школе. Там не дай бог получить двойку или замечание. Ты провинилась, а баллы снимаются со всего отряда. Систему такую придумали. Ты виновата, а отвечают все. Чаще всего били по больному – лишали телевизора. Воспитка накажет всех, а все начинают тебя наказывать. Плевали в лицо, били, обзывали всячески.

Хотелось забыться. Вместе с подружкой Воропаевой ловили момент, когда в зону въезжала грузовая машина, открывали крышку бензобака, макали туда тряпку, а потом нюхали до одурения. Иногда удавалось раздобыть ацетоновую краску. А чаще всего играли в удавочку. По очереди душили друг дружку полотенцем, зажимали сонную артерию, отключались на время, считали это кайфом.

Воспитатели не могли уследить за всеми. Поэтому в качестве надзирателей использовали активисток. Тех, у кого потребность выслужиться была в крови. Кому не терпелось освободиться по досрочке. Среди таких выделялась Валька Брысина. Страсть как хотелось девке поскорее вернуться в свою деревню. Боялась, что Толик не дождется, женится на другой.

– Нам с Таней Воропаевой было уже почти восемнадцать. Скоро отправка на взрослую зону. А нам так все надоело. Хотелось, чтобы еще скорее этот дурдом кончился. В качестве терпилы мы выбрали Брысину. Навалились на нее и стали душить полотенцем. Сил не рассчитали. Она сильная, вырвалась и начала нас хреначить своими кулаками. Ну, мы тоже озверели. Придавили ее по-настоящему. Потом, когда она обмякла, опомнились и сами позвали на помощь. Это нам потом зачли на суде. Дали по два года, меня опять посчитали организатором и отправили сюда, как особо опасную. А Воропаеву – на обычную взрослую зону.

– Где ты заболела туберкулезом? – спросил Леднев.

Лена задумалась, надо ли говорить всю правду.

– Если честно, еще на свободе, – рассудительно отвечала она. – Родители у меня пьющие. Дома иногда куска хлеба не было. Ну а на зоне болезнь стала прогрессировать. На малолетке в карцере холодно, еда – пайка с водой. И тут не раз пришлось сидеть в изоляторе. По молодости болезнь быстро развивается.

– Есть же специальная колония, с тубдиспансером. Почему тебя не отправят?

– У меня тэбэцэ не в открытой форме. Я не опасная. И я сама не хочу никуда ехать.

– Что тебя здесь держит? При желании ты могла бы добиться перевода в колонию, где есть тубдиспансер.

Михаил задал этот вопрос как бы между прочим, безо всякого выражения. А Лена почему-то отреагировала резко:

– Это мои проблемы.

Леднев давно уже пригляделся к наколкам Лены. Одна особенно его заинтересовала. Это было женское имя – Таня. Он бывал в женской малолетке и знал, что бы это могло означать. Но ему хотелось, чтобы Агеева сама пояснила. Ему нужно было убедиться, способна ли она говорить правду, когда разговор касается такой щекотливой темы.

– Так звали мою влюблешку Воропаеву, – – спокойно сказала Лена. На малолетке у многих наколоты женские имена. Там разбиваются на парочки. Вместе ходят в кино, пишут друг другу любовные записки, целуются по углам. Пацаны, ну, девчонки, которые исполняют роль парней, стараются изменить походку, носят красные гребешки. А девчонки бантики завязывают. Таких там называют страдалки-влюблешки.

– А те, кто страдает, выкалывают имя, – дополнил Михаил.

У него теперь уже не было сомнений, какую роль играла сама Агеева. И он мог теперь плавно перейти к другому интересующему его вопросу.

– Как ты познакомилась с Мосиной?

– На этапе. Мы ехали в вагонзаке, в одном купе. Мне было очень плохо. И она меня поддержала морально.

– Что значит морально?

Вопрос был вопиюще бестактный. Больше того – непрофессиональный. Леднев отлично это понимал. Но у него не было времени. Он работал в цейтноте. Ответит откровенно – хорошо. Не ответит – он сделает свой вывод по реакции Агеевой.

– Вам это для работы надо? – деловито спросила Лена.

– Мне нужно все понимать, – ответил Михаил.

– Ну, в общем-то, это тут ни для кого не секрет. Почему наш отряд постоянно перевыполняет план? Потому что все разбились по стабильным парам. Большинство – взаимщицы. Мало кому хочется полностью переходить в мужской пол. А тогда в поезде… Я лежала рядом с Фаей и не могла уснуть. И страшно было, и хотелось хоть как-то забыться. И вдруг чувствую, она вся горит и все ближе ко мне, все ближе. Потом осыпала меня ласками. И я отдалась, подсела на лесбие. Фая преподнесла мне постель лучше любого мужчины. И после этого стала мне необходимой. Мы ведь здесь ограничены в ласке. Хочется расслабления.

«Ну и надо учесть, что у тебя туберкулез», – подумал Леднев. Он знал, что эта болезнь резко усиливает сексуальное влечение.

В кабинет неожиданно вошла Ставская. Она была взволнована, даже встревожена. Причем настолько, что даже не пыталась этого скрыть.

– Вы уже поговорили? – спросила она, показывая этим вопросом, что разговор больше продолжаться не может.

Агеева выскользнула за дверь.

– Вас ждет Каткова, – сказала Ставская. – Она в релаксации. Ее уже привели. Я с начальником договорилась. Выслушайте ее, наберитесь терпения. Она может закапризничать – не обращайте внимания.

На выходе из отряда Леднев столкнулся в дверях с Корешковым и Гаманцом. Те направлялись к Ставской, и лица у них были против обыкновения напряженными и мрачными.

– Вас ждут в релаксации, – коротко бросил начальник колонии. И приказал стоявшему у входа надзирателю. – Проводи товарища психолога.

Леднев шел заинтригованный. Разбирало любопытство, что все-таки произошло. Отчего эти двое такие настеганные. И что так взволновало Ставскую.

А Ставская в это время металась по кабинету. Не знала, куда девать флакончик с духами. В ее распоряжении считанные секунды. Корешков и Гаманец, она увидела их в окно, уже входят в общежитие отряда.

…Накануне к ней зашла Каткова. Сказала, что американка подарила ей духи. А она с дуру польстилась, взяла. Сопровождавшая их надзорка ничего не видела. Но запах – его не скроешь. Ей могут приписать все что угодно. Вплоть до того, что это она украла.

– Чего ради она тебе подарила? – возмутилась Тамара Борисовна.

Каткова молчала.

Ставская чувствовала, что тут что-то не так. Но наводить следствие было некогда. Нужно либо фиксировать нарушение режима, либо выручать.

А сейчас она сама попадала в дикое положение. Почти наверняка кто-то из зэчек стукнул, что Каткова приносила ей эти злосчастные духи.

Тамара Борисовна положила флакон себе в сумку и тут же вынула. Если найдут там, это будет прямая улика против нее самой. Кажется, ей пришла неплохая мысль. Она положила коробочку с духами в банку растворимого кофе. И поставила банку на столик, где стояли чашки, кипятильник, сахарница, вазочка с печеньем. Вынула косметичку и стала подкрашивать губы. За этим безмятежным занятием ее и застали начальник колонии и опер.