Сирена - Кристоф Оно-Ди-Био Страница 18

Руки и ноги у сказочного Стрипа заканчивались карандашами, и передвигался он, рисуя. Подняв войско нарисованных им солдат, он сокрушил тирана и отправился домой, царствовать в раю художников.

– Надо все раскрасить, – сказал сын, – у тебя все черное и белое.

– В том-то и беда Морламока. Все, что он рисует, оживает, но рисует он куском угля на стенах, вот и получается все цвета стен, тусклое.

– Тусклым быть грустно.

– Золотые слова. Поэтому Морламок должен отправиться к королю красок в Колористан.

– Это там, где «Исламское государство»?

Я похолодел, в очередной раз убедившись, что наши дети живут с теми же кошмарами, что и мы.

– А какая религия у террористов? – спросил он меня, придя из школы через два дня после нового теракта.

– Глупость, – ответил я.

Он уснул, прильнув ко мне. Головой на моих коленях.

– Папа, мы пойдем в Акваленд?

Он увидел большие рекламные щиты и возбудился. AQUALAND: RAPIDOS DESCENSOS Y VERTIGINOSOS GIROS ^[55]. Крупными буквами на выезде из аэропорта. С сияющей улыбками семейкой в купальниках, которая, размахивая руками, крутится на гигантском надувном колесе в бурном потоке. До сих пор он сидел тихо на заднем сиденье, надежно пристегнутый, слушал, заслонившись темными очками в оранжевой оправе, свою любимую песню «Чокнутый Джонни» из альбома Franz Ferdinand & Sparks ^[56].

– Мы пойдем, папа?

– Куда?

– В Акваленд.

– А это не cutre?

Словечко его матери. Cutre – по-нашему «паршиво, хреново».

– Нет, это не cutre. Это paraiso de los niños ^[57], так написано. и там есть rapidos descensos y vertiginosos giros.

– Я видел. Попробуем.

– Это значит да?

– Это значит почти да. Вот на столечко от «да».

Я поднял руку, почти соединив большой и указательный пальцы, но все же оставив крошечный просвет.

Он улыбнулся и удобнее устроился на сиденье. Мы ехали на арендованном «сеате ибица», оставив позади Пальму с ее навороченными гостиничными комплексами и держа курс на Сьерра-де-Трамонтана, миновали висячие виноградники Баньяльбуфара и свернули на шоссе в Дейю. В небе над нами порой пролетал орел.

Каменные домики с черепичными крышами спят, ставни закрыты, жара. Ферма с овчарней стоит на склоне холма, море из сосен и олив тихонько сбегает к Средиземному морю, к бухточке, в ласковые воды которой я не премину скоро окунуться. Там покачивается на якоре рыбачья лодка. У моего друга Артура гостят друзья, еще две пары, как и хозяева, они живут в главном доме фермы, в двухстах метрах. Артур пригласил меня поужинать, когда захочу, Карима будет так рада. Почему бы и не сегодня вечером, а? Я ответил, что хотел бы побыть с сыном. «Ты извинишь меня? У нас мало времени. Лучше сам приходи выпить сегодня вечером, перед ужином». Артур кивнул и хлопнул меня по плечу, успокаивающий жест.

Я сходил в деревню, купил бутылку кавы, местных оливок, хлеба и sobrasada ^[58]. И снеди на несколько обедов и ужинов, прежде всего – для alla carbonara, любимого блюда моего сына. Макароны – практически единственное, что я умею готовить, но получаются они у меня отменно.

Мы искупались. Даже поплавали на лодке. Это было чудесно. Он улыбался во все свои молочные зубы. Один уже шатается, и он этим горд. Он такой грациозный, этот малыш. Ему нравится наш домик, затерянный в дикой природе. «Дом разбойников», – говорит он. Домишко крошечный, но плиты пола так приятно холодят ноги, когда мы по раскаленным камням возвращаемся с купания. Стены толстые, неровные, беленные известью, торчащие из пола куски гранита служат полками. На увитой виноградом террасе стоят большой деревянный стол – вообще-то это бывшая дверь фермы, – и четыре стула, грубых, но мне они нравятся. «Да, это наш дом разбойников».

Под душ вдвоем, отец и сын. Он трясет головой, когда мыло затекает в глаза. Но не хнычет. Он очень хочет меня порадовать. Я натянул на него шорты и футболку Historias Corrientes ^[59]. В Париже он смотрит эту передачу канала Cartoon Network со своей няней. Приключения Мордекая и Ригби, нескладной голубой птички и енота в парке, куда их наняли следить за порядком. Они бездельничают, прохлаждаются, говорят все время superguay и chichi, что означает примерно одно и то же, – в общем, можно умереть со смеху. Один из их друзей – привидение со всегда растопыренной рукой, привязанной к голове. Его зовут Chócala, «Договорились». Бред. Умора.

Зашел Артур, спросил, как я держусь. Сказал, что малыш может приходить к ним в любое время – поиграть с его детьми и малышами Бальзамо, одной из пар приехавших друзей. «Пока мы лучше побудем вдвоем», – повторил я. Открыл каву, и мы чокнулись. Для своего ненаглядного я принес стакан лимонада. Стараюсь быть хорошим отцом. Укрепиться духом. Форназетти сыграл свою роль, я это знаю. Тот факт, что его упомянула моя юная соседка, что она его любит и говорила о нем искренне, доказало, что у меня еще есть вкус и что-то хорошее я все-таки могу передать сыну. Что я для него не пучина боли. Я смогу. Когда мы наклеили обои в его комнате, я повел его смотреть прекрасную ретроспективу, посвященную дизайнеру, в музее Декоративного искусства. Он был счастлив, что музей похож на его комнату, а значит, его комната тоже немножко музей. Я сфотографировал его перед ширмой, из которой высовывались десятки рук в натуральную величину. Они как будто тянулись к нему, чтобы защитить. Я все больше боялся за него в этом странном мире, где ему предстоит жить, ведь его и так уже не баловала судьба…

– Я приду к ужину завтра, – сказал я Артуру.

Мы спим в одной кровати. Здесь только одна и есть. Я смотрю, как он читает, и изо всех сил стараюсь не расплакаться. Он так похож на нее, копия, как говорит моя нормандская бабушка. Ее копия-ребенок. Ее копия-мальчик. Бровки у него точно так же хмурятся. Рот так же приоткрывается. Они пахнут одинаково. Один и тот же смуглый запах. Я боюсь за него еще и потому, что он слишком похож на нее.

Сплю я плохо.

Поднимаюсь вместе с солнцем. Открываю макбук и перебираю фотографии Пас, те, что мы выбрали с ней вместе, некоторые сделаны здесь, совсем рядом. Набрасываю несколько абзацев для книги, что должна была стать нашим детищем и будет называться отныне не «Книга о том, чего скоро не будет», а «Книга о том, чего больше нет».