Я и Она. Исповедь человека, который не переставал ждать - Николас Монемарано Страница 18

Я моргаю дважды, но она не замечает. Я снова моргаю дважды.

– Когда ты вернулся, ты произнес имя – Глория. Велел мне записать его. Больше ты ничего не сказал. Я даже не была уверена, действительно ли это человеческое имя, или ты просто молишься .

– Вернулся назад – откуда?

Она словно подслушивает мои мысли:

– Ты поправишься, но несколько минут тебя не было.

И тут я вспоминаю. Не о том, кто такая Глория, но почему я произнес это имя, хоть и не помню, чтобы произносил его.

Отсюда « там » кажется всего лишь сном. Однако оттуда казалось сном « здесь».

Во сне или нет, но я слышал это имя. Глория.

Голос моего отца.

Невозможно – однако именно голос моего отца произнес это имя.

Даже если бы я мог говорить, не стал бы рассказывать обо всем ей, этой женщине, которая явилась, чтобы спасти меня.

– Я знаю, кто ты, – говорит она. – Я же говорила тебе – моя авария не была случайностью. Как и твоя. Думаю, это как-то связано с Глорией.

– Ральф…

И это все, на что меня хватает – одно слово.

– С ней все в порядке, – заверяет она. – Я забочусь о ней. Надеюсь, ты не против, мне пришлось остаться в твоем доме. Прошла уже неделя.

Я пытаюсь облизнуть губы, но слюны во рту нет. Она подает мне ледяной кубик из чашки, стоящей на столике подле кровати.

– Два сломанных ребра, – говорит она. – Легкое проткнуто. Собственно, из-за него-то вся беда и случилась. Ну, и еще сотрясение. Готова спорить, у тебя голова просто раскалывается от боли.

Я моргаю один раз.

– Ты помнишь мое имя?

Моргаю дважды.

– Сэм, – говорит она. – Сэм Лесли.

В окне ночь: оказывается, когда я проснулся, был вечер, а не рассвет. Я закрываю глаза и слушаю, как наркотик по капле стекает в мою руку.

Когда я вновь открываю глаза – это может быть как пять минут, так и пять часов спустя, – шнурка надо мной больше нет. Сэм нет тоже. Я вглядываюсь в свое дыхание, но теперь у лошадок человеческие торсы и лица. Я быстро вдыхаю их обратно в свое тело. Когда я в следующий раз выдыхаю, они уже дети, которые катятся на волне моего дыхания через комнату до самого окна, где на стекле по-прежнему написано имя Глория .

* * *

Я представляю дом, а в доме – ее, без меня.

Она просыпается в темноте раннего утра, лицо у нее саднит. Ральф ждет у постели, виляя хвостом настолько энергично, насколько это возможно для такой старой собаки.

Она перекатывается на край кровати, морщась от боли в руке, и подставляет собаке лицо – облизать. Та кладет голову на матрас, ждет, чтобы ее почесали.

Она спит в нижнем белье. Может быть – поскольку вещей у нее с собой было совсем немного – спит и вовсе без одежды.

Джинсы, свитер, одно из моих пальто, прогулка с собакой, холодно, но солнечно, вниз по дороге в лес, промерзшие грунтовые тропинки, удовлетворение при виде того, как собака опорожняет мочевой пузырь и кишечник где захочет, как она грациозно присаживается на корточки, как поднимается пар от ее мочи у корней дерева, на котором вырезаны твои инициалы – сентиментальный жест нашего последнего года вместе.

Обратно домой – спустя неделю этот дом уже ощущается как дом, – чтобы покормить собаку. К этому времени она уже знает, что собака не станет есть одна, даже не прикоснется к пище, если в комнате не будет кого-нибудь, так что она заваривает себе чай (нет ни кофе, ни кофеварки) и ложкой выкладывает йогурт в миску с гранолой (по типу она похожа на любительницу йогурта). Ее машину вызволили из глины на буксире. Я представляю, как она едет закупать продукты, молоко, хлеб, яйца, банку арахисового масла; представляю, как она уже исследовала Винъярд, знает, где можно купить газеты, где находятся лучшие книжные магазины; представляю, как она купила себе новую пару джинсов.

От звука, который издает лакающая собака, в ней просыпается жажда. Она проглатывает две таблетки обезболивающего, потом раздевается, чтобы принять душ.

Стараясь не намочить бинт на лице, она моется, повернувшись спиной к воде. Ее поврежденная рука словно притянута к боку невидимой перевязью. Правша, она бреет ноги левой рукой, используя старый станок, которым я раз в несколько недель подбриваю шею. Намокая, ее рыжие волосы кажутся более темными.

Когда она открывает дверь в ванной, собака ждет на пороге, держа в зубах ее тапочек. Спасибо, спасибо, хорошая собака, и потом – в прачечную, где ждет вчерашняя одежда, чистая и высушенная.

Одетая, но босиком, она садится, скрестив ноги, на коврик, прислонившись прямой спиной к дивану, и закрывает глаза. Ежедневная практика. Она следит за дыханием, вдыхает и выдыхает через нос, и любую мысль, которая к ней приходит, – о брате, лежащем на полу в ванной, о записке, которой он не оставил, о том, как она могла бы спасти его, о сильном ощущении, сильнее, чем когда бы то ни было, что случайности вовсе не являются случайностями, что что-то важное вот-вот произойдет, – она осознает лишь настолько, чтобы попрощаться с ней, а потом отпустить, и отпускает, опустошает разум, пусть даже всего на несколько секунд, прежде чем ее находит новая мысль, потом она отпускает и эту, возвращается к дыханию, и спустя какое-то время уже не существует ничего, кроме дыхания, и нет ее самой. Она возвращается только тогда, когда звонит телефон.

Пожилая женщина извиняется, говорит, что, должно быть, ошиблась номером.

Нет смысла снова медитировать; двадцати минут на сегодня достаточно.

Снова звонит телефон. Та же женщина, на этот раз она спрашивает меня: «Эрик дома? Мой сын дома?»

– Не волнуйся, – рассказывает мне Сэм, когда приходит повидаться со мной этим утром. – Я не сказала ей, кто я такая.

– А кто ты такая?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что бы ты сказала ей, если бы сказала правду?

– Что я твой друг.

– Ты рассказала ей об аварии?

– Нет.

– Это, наверное, и к лучшему, – соглашаюсь я. – А что ты ей сказала?

– Что я – горничная.

Она берет в руки блокнот, лежащий на столике возле кровати, смотрит, что я там написал, потом переводит взгляд на меня.

– Что случилось, когда ты умер?

– Ничего.

– Куда ты отправился?

– Никуда.

– Скажи мне правду.

– Это все равно что уснуть.

– Это ее фамилия?

– Чья?

– Глории.

– Кто такая Глория?

– Я ждала, что ты мне это скажешь.

– Если ты этого не знаешь, тогда зачем ты здесь?