Мечтатель - Иэн Макьюэн Страница 18

Самым лучшим временем были вечера, когда солнце погружалось в Атлантический океан и семьи собирались у кого-нибудь в саду на барбекю. Наевшись, взрослые выпивали, заводили свои бесконечные рассказы и забывали, что детей пора укладывать. Тогда Пляжная банда растворялась в тихих сумерках и уходила к излюбленным местам дневных игр. Только теперь их окружала таинственная темнота, непонятные тени, ноги холодил остывший песок, а игры и беготню сопровождало восхитительное чувство, что резвятся они в уворованное время. Давно пора было спать, и они знали, что рано или поздно взрослые спохватятся, оборвут свои беседы и в ночном воздухе разнесутся призывы: Чарли! Гарриет! Тоби! Питер! Кэт!

Если крики взрослых не долетали до детей в дальнем конце пляжа, за детьми иногда посылали Гвендолину. Она была старшей сестрой троих детей из Пляжной банды. В их коттедже для нее не хватало места, и поэтому Гвендолина жила с Форчунами. Ее спальня была рядом со спальней Питера. Она была печальна, погружена в свои мысли. Гвендолина была взрослая – говорили даже, что ей целых девятнадцать лет, – и всегда сидела со взрослыми, но в их разговорах не участвовала. Она была студенткой медицинского факультета и готовилась к важному экзамену. Питер часто думал о ней, правда, не понимал почему. Она была зеленоглазая и с такими рыжими волосами, что можно назвать их оранжевыми. Иногда она смотрела на Питера долгим внимательным взглядом, но заговаривала с ним редко.

Когда Гвендолина шла звать детей, она шла по пляжу медленно – босая, в рваных шортах – и поднимала голову, только подойдя близко. И говорила тихим, грустным музыкальным голосом: «Пошли, ребятня. Спать». И, не дожидаясь их протестов, не повторив приказа, поворачивалась и шла обратно, шаркая по песку.

Грустила ли она потому, что была взрослой и была не рада этому? Трудно сказать.

В это корнуоллское лето одиннадцатилетний Питер стал замечать, насколько отличается мир взрослых от мира детей. Нельзя сказать, что родители жили совсем скучно. Они купались – но всегда не больше двадцати минут. Они любили поиграть в волейбол – но полчасика. Иногда соглашались поиграть в прятки или и в жмурки или построить гигантский замок из песка, но это были редкие случаи. А вообще при малейшей возможности все взрослые предавались на берегу одному из трех занятий: разговаривали, сидя кружком, или читали газеты и книги, или дремали. Единственным их упражнением (если можно его так назвать) были долгие скучные прогулки – да и те были просто поводом для того, чтобы еще поговорить. На пляже они то и дело поглядывали на часы и задолго до того, как проголодаются, начинали говорить друг другу, что пора бы подумать об обеде или ужине.

Они придумывали себе дела: сходить за мастером, который жил за километр от коттеджей, или в гараж в деревне, или обследовать магазины в соседнем городке. Вернувшись, жаловались на уличные пробки, хотя сами их и создавали. Эти беспокойные взрослые постоянно наведывались в телефонную будку в конце улочки, чтобы позвонить родственникам, или на работу, или взрослым детям. Питер заметил, что большинство взрослых сами не свои с утра, пока не съездят за газетой – именно нужной газетой. Другие не могли прожить день без сигарет. Третьим требовалось пиво. Четвертые не могли обойтись без кофе. Некоторые не могли читать газету без кофе и сигареты. Они вечно щелкали пальцами и стонали из-за того, что кто-то ездил в город и забыл что-то купить – всегда не хватало еще какой-то одной вещи, и принималось решение привезти ее завтра – еще одно складное кресло, шампунь, чеснок, солнечные очки, прищепки для белья, – словно отпуском нельзя насладиться и он даже начаться не может, покуда не будут собраны все эти бесполезные предметы. Гвендолина же была не такая. Она просто сидела весь день в кресле и читала книгу.

А Питер и его приятели никогда не знали, какой сегодня день недели и который сейчас час. Они носились по пляжу, гонялись друг за другом, прятались, толкались, сражались, играли в пиратов и инопланетян. Строили в песке каналы, плотины, крепости и водяной зоопарк, который населяли крабами и креветками. Питер и другие ребята постарше выдумывали истории, якобы правдивые, и пугали ими маленьких. Про морских чудовищ со щупальцами, которые хватают детей за щиколотки и утаскивают в пучину. Про сумасшедшего с водорослями вместо волос, который живет в пещере и превращает детей в раков. Питер так усердствовал в этих фантазиях, что сам уже боялся влезть в пещеру один, а когда ноги его касались водоросли во время купания, вздрагивал всем телом.

Иногда Пляжная банда уходила от моря во фруктовый сад и строила там лагерь. Или убегала по старой железнодорожной ветке к запретному туннелю. В дощатом щите была дыра, и они подбивали друг друга пролезть в черноту. Капала вода с жутковатым, гулким, хлюпающим звуком. Шуршало что-то – они думали, что крысы. И всегда дул сырой ветерок, попахивающий копотью, – одна из старших девочек говорила, что это дыхание ведьмы. Ей никто не верил, но и никто не отваживался углубиться в туннель больше чем на несколько шагов.

Эти летние дни начинались рано и заканчивались поздно. Ложась спать, Питер иногда пытался вспомнить, с чего начался день. Казалось, утренние события происходили неделю назад. Бывало, стараясь вспомнить начало дня, он засыпал.

Однажды вечером, после ужина, Питер заспорил с мальчиком, которого звали Генри. Спор начался из-за шоколадки, накалился и кончился тем, что они стали обзывать друг друга. Остальные ребята, все, кроме Кэт, конечно, приняли сторону Генри. Питер бросил шоколадку на песок и удалился, один. Кэт пошла в дом за пластырем для поцарапанной ноги. Остальная компания побрела по берегу. Питер обернулся и посмотрел им вслед. Он услышал смех. Может быть, они говорили о нем. Они уходили все дальше в сумерки, отдельные фигуры исчезали и сливались в смутную кляксу, которая двигалась и вытягивалась так и сяк. Скорее всего, они вовсе забыли о нем и затеяли какую-то новую игру. Питер стоял спиной к морю. Подул холодный ветер и заставил его поежиться. Он посмотрел в сторону домиков. Чуть слышно доносились неразборчивые голоса взрослых, хлопок выдернутой пробки, заливистый женский смех – может быть, мамин. И там, августовским вечером, стоя между двумя группами возле моря, плещущего у босых ног, Питер вдруг понял нечто очевидное и ужасное: однажды он расстанется с теми, кто носится по пляжу, и окажется среди тех, кто сидит и разговаривает. В это трудно было поверить, но он знал, что это так. Его будет занимать другое: работа, деньги и налоги, чековые книжки, ключи и кофе – и разговоры сидя, сидя без конца. Эти мысли не оставляли его, когда он лег спать. Не очень радостные мысли. Как можно радоваться будущей жизни, которую проводишь сидя и в разговорах? Или поездкам в магазин и хождению на работу? Без игр, без веселья? Когда-то он станет совсем другим человеком. Это произойдет постепенно, так что он даже не заметит, и когда произойдет, он, одиннадцатилетний, веселый, игривый, станет таким же далеким, странным, малопонятным, какими представляются ему сейчас взрослые. И с этими грустными мыслями он провалился в сон.

Утром, очнувшись от беспокойного сна, Питер Форчун увидел, что превратился за ночь в большого человека, взрослого. Он пробовал пошевелить руками и ногами, но они стали тяжелыми и не хотели слушаться в такую рань. Поэтому он лежал тихо, слушал птиц за окном и оглядывал комнату. Комната выглядела по-прежнему, но сильно уменьшилась. Во рту пересохло, болела голова и слегка кружилась. Больно было моргать. Он понял, что вчера вечером выпил слишком много вина. А может быть, и съел слишком много – он чувствовал тяжесть в животе. Наверное, и разговаривал слишком много – в горле саднило.