Дьявольский рай. Почти невинна - Ада Самарка Страница 18

Ладно, хватит отступлений.

Когда мы спускались все по той же лестнице, я увидела у «соборика» двух странно одетых девушек, стоящих друг напротив друга с длинными желтыми палками. Обе сосредоточенно и неуклюже пытались ими крутить (как гусарки-красавицы в коротеньких юбочках на военном параде в фильме про Одессу). Палки то и дело падали, издавая сухие неприятные звуки в этой незыблемой тиши. Я бы и не написала про них ничего, если бы где-то с третьего снизу пролета не узнала бы в них Веру и Ксюшечку. М-да. Как же все предсказуемо у вас, ребята! Ведь внося просветление в тела этих юных прелестниц, вы проводите их через полный цикл восточных мистерий, этими экзотическими телодвижениями внося еще больше необычности и романтики. Это же все показуха! Что эти тренировки дают твоим юным подружкам (или как ты там их называешь)? Помнится, через что-то такое проходила и я… впрочем (стою на предпоследней ступеньке и гляжу мимо них на море), я бы, ясный перец, хотела, чтоб те дни вернулись…

Это было счастливое время полной безнаказанности. Тогда нас вообще ничто не разделяло… И ничего между нами не происходило, кроме дымовой завесы моего здравого разума, от которого теперь во мне и грамма не осталось. Он был доступней и как-то проще, понятней. Не было этого паразитизма в моем сознании.

Сюшечка в каком-то диковинном наряде, состоящем из голубой нижнебельевской маечки и страшных рейтуз (точно как у бабки-физкультурницы, делающей радикулитные наклоны, пока я иду в школу), пыталась крутить эту самую палку, стоя на одной ноге, немыслимыми движениями стараясь сохранить равновесие.

Я холодно улыбнулась, очень почему-то задетая подобным поворотом событий.

Все пыталась понять механизм их отношений.

То, что Вера не ревнует, можно принять как аксиому. То, что я ревную его ко всем, кто имеет хоть мало-мальски товарный вид и грозит попасть в поле его зрения, – тоже аксиома. То, что они все спят друг с другом, – тоже вполне однозначный факт. И тут вот я с неожиданным бесстыдством представила, как беру Верино лицо в свои ладони и целую ее в губы. Взасос, с открытыми глазами, чтоб можно было видеть нежный овал ее лица, матовость кожи, золотистые волоски на висках. Картинка получилась на редкость вкусненькой.

Сейчас я слушаю ту же музыку, что и в тот день на пляже. Вот почему заслонка с сокровищ памяти отодвигается так просто.

Ну а его нигде не было. Факт, с которым придется мириться каждое утро.

Я пошла загорать с плеером под мышкой на свои две доски на разрушенном пирсе. Расслабиться не удалось. Моя новая пытка – дико вывернув шею, я неотрывно смотрела на выход из лифта. Смотрела до черных точек перед глазами, смотрела, пока все тело не затекло и не задеревенело. Я смотрела на вход в преисподнюю, на дыру, из которой, как монстр из фантастического фильма, должно появиться это экзотическое порождение похотливого Тартара. Мои солнечные пытки, Альхен, ожидание твоего прихода…

Но никто не появился, а Вера с Созданием исчезли в конце пляжей, где небольшой отвесной стеной обрывается бетонная набережная и волны ласкают подножие серых скал, где начинаются просторы мыса Сья-Нип и небо с морем, отрытые резким поворотом, дарят нам продолжение фиолетовой полоски горизонта.

Папаша в скором времени отозвал меня с моего наблюдательного пункта, сказав, что валяться так долго на солнце нельзя, что вредно, и из этого вреда вытекает необходимость срочной прогулки, размятия обожженных конечностей. И я молчаливым гусенком поплелась следом за папашей, но когда невольно обернулась, не в состоянии так просто покинуть ложе своих скребущих мук, то заметила в роковом сиянии спрятавшегося за шелковое облачко солнца два силуэта. Как на тех туристических проспектах: «Посетите рай у моря. Санаторий «Гепардовое» к вашим услугам». Мужчина с ребенком. Черные тени и желтое небо. Черт, жаль, что не заметил меня. Ладно, пойдем погуляем. Это тоже неплохо, особенно в наушниках и темных очках. Таким образом я баррикадируюсь от реальности и беру от нее только то, что мне интересно.

У Ады-Адоры грудь красивая.

По возвращении я решила искупаться. Начиная с этого года, все запреты и ограничения на частоту и продолжительность водных процедур были упразднены, тем самым сократив процентов тридцать наших с папашей скандалов. Затишья, впрочем, все равно не было. Тем утром мы были снова в ссоре, не помню, из-за чего, но на следующую прогулку я поднялась в упоительном одиночестве.

«Заодно скажу «привет» Таньке».

Но ее нигде не было. А он у «соборика» делал красивую «ци-гунскую» гимнастику.

Вся дорога домой была занята мыслями о Создании. Женская ревность, как говорит Сашка, самое страшное зло на свете. Хм, думаю, ты имеешь резон так утверждать. Женщина, когда ревнует, начинает вырабатывать какой-то страшный внутренний яд и сама чахнет и начинает болеть… хиреть… о… моя бедная душа, мое зудящее от ожогов красное тело…

Nach Mittag – Ну… совсем достал, – простонала утомленная солнцем Ада, тасуя карты. Танька сорвала цветок шиповника и довольно нежно провела им по моей спине.

Похоже, у меня завелась подружка. Пренебрегая дневным наведыванием на пляж, я провела послеобеденные два часа в повзрослевшем обществе Зинки. Неизвестно, какие черти уняли истерические элементы ее несносного характера, но с ней теперь можно было по-человечески общаться.

На пляж я решила удрать только тогда, когда горизонт будет совершено чист, когда Альхен будет обращать на меня чуток больше внимания, а Создание не будет маячить между нами (даже лежа на животе и ковыряясь палочкой в бетоне под лежаком). Ну а еще и safety uber alles! Поэтому время от времени, отлучаясь от веселой Зинки, я шла в нашу комнату, где спал отец, начинала неспешно рыться в особо трескучих целлофановых кульках, потом переходила к холодильнику, стараясь как можно более медленно и скрипуче открывать дверцу, потом у меня «рассыпались» кассеты прямо на металлический поднос, почему-то торчащий у меня из-под дивана. Папаша вскакивал, как ошпаренный, называя меня всякими неприятными именами, и выгонял за дверь. Но как только наступала полоса тихого сиестического сна – хитрая хромая Адора была тут как тут. Переливала безалкогольный тоник в трескучий пластиковый стаканчик, притоптывая на скрипучей половице, потом деловито шуршала крымской прессой. В конце концов, сонный и злой папаша заявил мне, что больше, в священный период с часу до трех, я в эту комнату не смею даже открывать дверь.

«Yes!» – ответила я и с чувством выполненного долга отправилась на балкон к Зинке играть в карты и рассказывать про месячные.

Сидели, вытянув ноги на перила, пили из высоких стаканов смородиновый компот.

– Ну, так как этот твой йог?

– Интрига века. Я его в этом году постараюсь так уделать!

Я вела тройную игру. Для папаши была весьма тупым отроком в наушниках. Для Альхена – озабоченным гиперсексуальным львенком. А для Зинки чем-то вроде «сложного прикольного подростка».

В три ноль-ноль пошли в парк. На аллее Победы глянула вниз. Разумеется, все в сборе.