Три девушки в ярости  - Изабель Пандазопулос Страница 17

Берлин,

15 апреля 67

Сюзанна,

ну вот, свершилось, я вновь обрела семью.

Моя мать, Ганс и Хайди. Теперь мы живём в большом доме, который снимаем. У меня своя комната.

Это случилось в прошлый понедельник. Когда я вернулась, в квартире никого не было. Я ждала папу. Его всё не было. Я не находила себе места. Меня очень легко встревожить.

А потом в дверь позвонил Франц. Он сказал, что они ждут меня у него дома. Ещё он сказал, что они ждут не дождутся. Я почувствовала, как ноги у меня подкашиваются. Мне нужно было присесть. Я не могла произнести ни слова. Франц деликатно ждал.

Потом мы пошли к нему. У меня сильно колотилось сердце. Войдя, я услышала музыку. И голоса. И смех. Как бывает во всех семьях.

Франц незаметно исчез. Я осталась в темноте у дверей, мне было видно всех, а им меня — нет.

Папа напряжённо ходил по гостиной из угла в угол. Он не сводил глаз с моей матери. У неё на коленях лежала свернувшаяся клубочком Хайди; казалось, маме не хватало рук, чтобы сжать в объятиях свою дочь. Ганс прилип к креслу, он выглядел как посторонний. Он не улыбался. Вид был тот же, забавный и ошеломлённый, какой у него ещё и сейчас, когда я пишу тебе это письмо. Как будто происходившее вокруг него было ненастоящим.

Мне хотелось сказать «мама», но слово застряло у меня в горле. Странно — я как будто не могла их узнать. И, даже не разглядев её толком, мою мать, которая сидела ко мне спиной, я как будто почувствовала, что это не она. Мне помнилось, что у моей матери волосы длинные, и белокурые, и очень густые, от них было щекотно, когда она крепко обнимала меня, как сейчас обнимала Хайди. У этой женщины, находящейся совсем близко, я видела один только затылок. Волосы были сухими, и жёсткими, и тёмно-каштановыми.

— Магда?..

Отец наконец заметил меня.

Они все повернулись ко мне. Им тоже нелегко оказалось меня узнать. Они искали черты другой девочки, той, которую бросили и которой больше не было. Я зашла в комнату.

Мама поднялась. Я видела, что у неё на губах замер крик. Она спустила Хайди с колен — та с любопытством смотрела на меня. И мама раскрыла мне объятия.

Я сделала ещё шаг вперёд.

Мы крепко обнялись. Мама принялась плакать. Она рыдала. Не могла с собой справиться. Смешные рыдания. Хриплые. Эти крики вместили в себя все те годы, которые украли у нас. Потом мы обнялись с Гансом и Хайди.

А правда ведь, мы уже не осознаём, что это значит — быть братом и сестрой?

Хайди сразу приняла меня. С ней я чувствую себя свободно. Если нет общего прошлого, тогда проще. У меня нет повода пытаться вспоминать.

Каждое утро мы завтракаем вместе. Впятером. Прошло несколько дней, и я наконец поняла, что — да, свершилось. Это правда. У меня есть семья, дом, комната, брат, сестра, отец, который ходит на работу, и мать, бегающая по магазинам и ведущая хозяйство, она готовит еду и тоже ищет работу. Обычная жизнь. Нормальная. Как у всех.

Но на деле ничего не нормально. Всё ещё предстоит придумать. Это особенно наглядно, когда вместе ходим за покупками. Все любят разное — и в еде, и в одежде, и в убранстве комнат. Чужие с немного принуждённым смехом. Сейчас они чинят мебель. Делают ремонт. Заводят очень громкую музыку. Много слушают радио и хотят смотреть телевизор. Ганс всё время запирается в своей комнате. Завтра вместе пойдём в лицей. Впервые пойдём туда вдвоём. А сегодня утром пришла Хайди и юркнула ко мне в кровать.

— Я так счастлива, что ты моя сестра, — сказала она.

— И я, — ответила я ей.

И она заснула. А я и вправду счастлива обрести малышку-сестрёнку.

Не понимаю, отчего мне всё время хочется плакать.

Я так стараюсь улыбаться. Всё хорошо. Всё хорошо.

Вот, я рассказала тебе всё лучшее, что смогла, и, клянусь тебе, это было нелегко.

До скорого, моя прекрасная Сюзанна! (Не могут из тебя сделать девицу без грации ни три прыщика, ни пара лишних килограммов…)