Жмых. Роман - Наталья Елизарова Страница 17

…Когда мой бизнес полностью наладился, «покровительство» Аттилы начало сильно тяготить. Видя, как он и его люди по-хозяйски заходят в салон, каждый раз требуя всё большие и большие суммы, я думала о том, как раз и навсегда освободиться от влияния бандитов. Отношения двух равных партнёров — ещё куда ни шло, но Аттила упорно не желал становиться моим компаньоном и предпочитал вести себя как собственник. Кроме того, он не проявлял никакого уважения ко мне, по-прежнему видя перед собой лишь бывшую проститутку.

Я избегала общаться с ним прилюдно, зная, что ему ничего не стоит оскорбить меня в присутствии свидетелей, но однажды это всё-таки произошло: когда я отказалась платить дань за один и тот же месяц дважды, Аттила ударил меня по лицу на глазах у экономки. Стерпеть подобное я уже не могла: я прошла длинный путь, выкарабкалась с самого дна не для того, чтобы какой-то подонок безнаказанно унижал меня. Этот человек сам себе подписал смертный приговор: одной душной безлунной ночью Сантьяго и Тимасеос без лишнего шума порешили зарвавшегося мерзавца, а за одним и его верного дружка, служившего у Аттилы правой рукой. Тем, что шайка, оставшись без предводителя, была практически обезглавлена, воспользовались другие преступные кланы и быстро разделались с оставшимися в живых громилами. Так свирепая банда Кампуса, долгое время терроризировавшая меня, канула в Лету. А я лишь попеняла себя за то, что не избавилась от Аттилы раньше — сколько ненужных трат можно было бы избежать!

Обретя самостоятельность, мой бизнес окончательно встал на ноги. Имея хорошие связи с видными членами престижного Жокейского клуба Рио, я изготовила акции салона «Золото Пайтити» и продала их богатым анонимным инвесторам. Общая сумма средств, вложенных в развитие дела, составила порядка двух миллионов рейсов ^[45]. Это было началом моего золотого века.

Деньги дали мне то, к чему я всю жизнь изо всех сил стремилась — положение в обществе: маленькая бродяжка выбралась из грязи и стала сеньорой. У меня сохранилось несколько фотографий тех лет. Вот я сижу на ступенях своего особняка в элегантной шёлковой пижаме, богато отделанной вышивкой. В руке — длинный мундштук, в ногах — любимый дог. Вот с улыбкой машу фотографу из окна собственного «Кадиллака». Помнится, все иллюстрированные газеты отдали этому снимку по целой странице, сопроводив нелепым заголовком следующего содержания: «Госпожа Антонелли уже оценила новую модель Type 61, оснащённую „дворниками“ и зеркалом заднего вида». Вот я на антикварном аукционе с сосредоточенным видом разглядываю туалетный столик эпохи барокко… К моим услугам были лучшие ювелиры и портные, самые дорогие рестораны дрались за право назвать меня своей постоянной клиенткой, я была желанным гостем на всех светских приёмах… Но была ли я счастлива? Когда я вглядываюсь в пожелтевшие снимки, вижу за всеми этими модными шляпками, коротко стриженными, обесцвеченными перекисью волосами, густо накрашенными губами, бриллиантовыми диадемами и нитями жемчуга только одно — страх: боязнь будущего, желание спрятаться от прошлого и жуткое одиночество. Как ни тяжело мне в этом признаваться, но, собственноручно создав целую империю страсти, я не знала ничего ни о любви, ни о чувственности. Я могла выйти замуж за русского князя, если бы захотела — после революции 1917 года их по всему миру было пруд пруди, но у меня не было даже любовника. Многие мужчины пытались ухаживать за мной, но я с маниакальным упорством избегала любого физического контакта. По сути, несмотря на свой более чем внушительный опыт, я оставалась всё той же маленькой испуганной девочкой, однажды ночью переступившей порог спальни дона Амаро Меццоджорно. И подобно той маленькой девочке, жила с зажмуренными и прикрытыми ладошками глазами.

Так прошло несколько лет безбедной и относительно спокойной жизни, которая, казалось, будет длиться вечно, до тех пор, пока в один будничный и ничем не примечательный день в мою спину не упёрлось револьверное дуло, и хриплый голос не прошипел в ухо: «Будешь дёргаться — тебе конец!».

Услышав угрозу в свой адрес, я не испытала ничего, кроме раздражения. Привыкнув к эксцентричности некоторых посетителей салона, я восприняла происходящее, как глупую шутку. Однако тот, кто держал меня на мушке, не шутил. Скрутив за спиной руки, мне заткнули кляпом рот, нацепили мешок на голову и куда-то поволокли.

Почувствовав, что меня пытаются втащить в какую-то повозку, я рванулась, но тут же получила удар кулаком под дых. Взвыв от боли, я упала на чьи-то руки и больше не пыталась сопротивляться.

…Меня швырнули наземь.

— А теперь, сука, говори, где моя дочь! — услышала я голос одного из похитителей.

Спотыкаясь и падая, я пыталась подняться.

— Да сними ты с неё мешок, она уже всё равно никому ничего не расскажет…

Переведя дыхание, я бегло огляделась по сторонам: солома, лошадиные сбруи, плетённые корзины, кувшины с прокисшим молоком, над которыми роем кружили мухи. По всей видимости, я на какой-то ферме.

Если судить по одежде, мужчины, стоявшие передо мной, смахивали на крестьян, если по револьверам в руках — на гангстеров. Один из них был долговязый, сгорбленный. Его глаза скрывали поля соломенной шляпы, а над безвольным, будто скошенным подбородком нависли длинные седеющие усы. Другой — маленький, коренастый, с выступающим брюхом. Лицо у него было полным, выразительным, энергичным и точно скроенным из грубой дубленой кожи. Я растерялась:

— Кто вы такие?

— Отвечай, паскуда, где моя дочь! — вопрос сопроводила увесистая оплеуха.

Я с трудом удержалась на ногах:

— Какая дочь?

— Которую ты и твои дружки похитили.

— Я не понимаю, о чём вы…

Ещё одна затрещина — и я рухнула, как подкошенная.

— Теперь поняла?

— Да… да… да… Не надо больше, пожалуйста…

Кажется, я, действительно, поняла, что происходит. Передо мной был отец одной из моих подопечных. Его гнев справедлив и понятен. По всей видимости, кто-то из моих ублюдков выкрал его ребёнка. Чёрт! Я же предупреждала этих болванов, Сантьяго и Тимасеоса, — не трогать девушек, у которых есть семьи. К чему рисковать и идти на преступление, когда по улицам страны бродят тысячи беспризорников? Зачем нарываться на вендетту озверелых родственников, когда на свете столько сирот, до которых никому нет дела?

Пару недель назад у меня по этому поводу была ссора с Сантьяго, притащившего в заведение дочь какого-то торговца. Девчонка от страха потеряла голос и лишь затравленно озиралась по сторонам. Мы сутки не могли добиться от неё ни слова. Я была вне себя от бешенства: «Какого дьявола здесь делает эта деревенщина?! Неужели непонятно, что её начнут искать! Ты хочешь неприятностей?». Логика Сантьяго была железной: «Мы не можем подсовывать клиентам одно только отребье. Они так сильно привыкли к невзгодам, что стали непрошибаемы. Директор гимназии давеча жаловался на одну, мол, охаживаю её плёткой, а у ней — ни слезинки, такая грубая, бесчувственная натура. Я уж и так и эдак пытался вразумить этих дур. Говорю, что вам трудно лишний раз заплакать? Куда там! Тупицы! Бестолочи! Не понимают ни хрена, и упрямые, как черти!».