Голоса - Ксения Коваленко Страница 17

– Ангел? Он виноват?

Эмми молча наливала себе кофе.

– Ангел, Эмми? Ангел? Ответь. Не мучь меня. Я имею право знать, кого полюбила моя девушка.

– Не твое дело.

– Знай, если он посмеет прийти сюда еще раз, я обрежу ему крылья.

– Я их сама обрежу. Себе, – она как-то неуверенно махнула рукой в направлении двери, тем самым прося Удо уйти.

– Эмми, все кончено?

– Разве что-либо начиналось?

– Мне уйти?

– Не смей перекладывать на меня всю ответственность за принятые тобой решения, я и сама прекрасно умею это делать. Нужно было уходить тогда, когда собирался. Той ночью, помнишь, ты вложил в мои руки письмо. Ты сам пожелал стать автором своего прощания. И ни к чему сейчас прибегать к речи. Ведь вам двоим проще общаться со мной заочно. Так что решай сам.

Он вышел из комнаты: готов был кидаться на стены, пробивать их до дыр своими кулаками, пачкать их белизну подошвами ботинок. Он вышел на улицу, сел на крыльцо и достал из кармана сигарету. Она была выпотрошена лишь на половину. «На самую лучшую».

В его голове словно мерзкая заноза нарывала фраза, брошенная Эмми: «Я не люблю тебя».

«Я нужен тебе, Эмми, ты сама это знаешь. Пусть даже и в такой извращенной форме. Ты больше не вернешься к этому разговору. Свою роль ты сегодня уже отыграла. Завтра все будет по-прежнему».

Он пошел в город за сигаретами.

Что меня тут держит? Нужно бежать от этих сумасшедших, – думал он, но тотчас перед ним выплывали желто-зеленые глаза Эмми, ее вечно сорванный голос, и он понимал, что не сможет жить без этой ненормальной девчонки.

Удо купил сигареты и пару бутылок вина. Ему хотелось напиться и уснуть, а на утро не помнить всей этой «охоты на ангелов», обидных слов и мальчишеского желания неумело убежать от проблем, создавая в процессе побега все новые и новые.

Он решил забываться на чердаке, ближе к звездам. Откупорил первую бутылку и начал медленно тянуть терпкое волшебство из горлышка, по временам прерывая этот сладостный поток глубокими затяжками.

Ему казалось что дым, смешиваясь внутри него с вином, становился багровым, тяжелым, скованным. Удо выпустил из рук бутылку, позволяя остаткам вина беспрепятственно овладеть полом. Он спал, и ему снился болгарский пенопласт, образцы которого он тайно, с риском для жизни, вывез из сверхсекретной лаборатории во имя спасения человечества.

* * *

– Лин, пойдем скорей пока мусоровоз не приехал.

– Что?

– Я случайно выкинула в ведро салфетку.

– Так…

– А там была песня Эмми, я не посмотрела. Она ее сегодня целый час искала, думает что потеряла.

– Ну, и пускай думает. Я подарю ей блокнот.

– Бесполезно. Из него она будет выдирать листы и писать рифмы, потом будет их везде раскидывать, а потом вот это копание в мусоре. Привыкай, ты в «Лестнице».

– И всегда она так? – спросила Лин скорее обреченно, чем сочувственно.

– Как с песнями, – Кэт улыбнулась. – Это ее манера, каждому свое.

– Понятно, – и чего такого в этой пресловутой Эмми, что они носятся с ней, как с писанной торбой. Все это уже начинало напоминать ей театр одного актера, а точнее актрисы. – Она просто привлекает к себе внимание, – выплюнула Лин, поджав губы.

– Остынь, не из-за этого.

– Тогда из-за чего?

– Не знаю. В чужую душу не залезешь. Не смотри на поступки, лучше смотри в глаза, они у нее зеленые. Может быть и поймешь, что к чему.

Лин задумалась:

– А ты поняла?

– Нет. У меня другие цели, – Кэт уже начинала нервничать. С чего это она вдруг так разоткровенничалась с этой девушкой. «Я знаю ее неделю. Это ничто. Но я уже не могу без нее. А она вся в себе, закрыта от внешнего мира. Хотя все мы здесь такие: молчаливые эгоисты, думающие только о себе. И весь вопрос лишь в том, кто более умело отыграет свою роль. Как мне хочется ее обнять… она ведь… Кэт, Кэт, Кэт, откуда такие мысли? Неужели все начинается заново? – Пойдем, мусор скоро заберут.

Они вышли на улицу и направились прямиком к мусорным бакам. Кэт сняла крышку с одного из них, бросила ее на асфальт и торопливо, но тем не менее тщательно, начала в нем рыться. Лин уже перестала удивляться, а только успевала отскакивать от летящего в нее прямой наводкой мусора, который Кэт, не глядя, обеими руками выкидывала из бака.

– Эй, поаккуратней нельзя? Ты меня сейчас засыплешь.

Кэт медленно обернулась, оставив в баке погруженные в него по локоть руки.

– Ты почему стоишь?

– Нет. Ты же не хочешь сказать, что я…, – она многозначительно указала глазами на бак.

– Да, да, да, именно этого я и хочу. Давай, скрипачка, покажи на что способны твои цепкие пальчики.

Лин нехотя, брезгливо, но все же открыла бак, стоящий рядом с ней, и кончиком пальцев подняла какой-то мусор, лежащий на поверхности. Она долго его разглядывала, но так и не смогла понять, что же за бесценный шедевр, прошедший сквозь века, покоится в ее ладони. Насмотревшись на него вдоволь, она отшвырнула его подальше и выудила что-то еще. Кэт, скрестив руки на груди (похоже, что ее не волновало то, что они все были в грязи), довольно улыбалась.

– Что? Что ты улыбаешься?

– Я тебя узнала. Только возлюбленная Шопена может так внимательно разглядывать мусор, а затем отбросить его с таким неповторимым изяществом.

Они обе уже час капались в баке, но салфетку так и не нашли.

– Если мы ее найдем, я ее заламинирую. Я заламинирую все ее тексты.

– Придумано неплохо, только ты знаешь, как она их пишет? – Кэт даже слегка улыбнулась.

– Как?

– На руках, на ногах, на пачках сигарет, на обоях, – все построчно. Придется заламинировать пол дома и Эмми в том числе. Ее творчество – это лабиринт, из которого даже она сама порой не в силах выйти. Лучше ройся в баке.

– Все бедные – ненормальные, – из окна, высунувшись на половину, смотрела женщина в бигудях и полосатом халате.

– Мы не бедные, – ответила Кэт озадаченно.

– Вы еще хуже. У бедных хотя бы есть цель – выбраться из того дерьма, в котором они сидят, а у вас нет цели, у вас вообще ничего нет. Ходите туда-сюда, как тени. Зачем вы здесь? Зачем вы живете? Кто вы? Вы – никто.

– Она права, – скрипачка достала из бака изорванную салфетку. – Кэт, я все поняла.

– Эмми боится смерти. Она боится, что никто никогда о ней не вспомнит. Для этого вся показуха, для того чтобы жить после смерти.

– Эмми нравится умирать, понятно? – Кэт повела ее домой.

Лин попыталась прочитать салфеточный стих, но Кэт помешала: сама не зная почему, она нежно поцеловала ее в шею. Лин промолчала: поцелуй был влажный, как утренняя роса на листьях. Ей было приятно и хотелось продолжения, но ведь это была Кэт – ДЕВУШКА!