Вокруг денег. Сарактическая проза - Алексей Мефодиев Страница 17

Всякий человек, даже из ряда достойных, будет выглядеть самым непривлекательным образом, стоит присмотреться к нему недобрым взглядом. ^[7]

Очень крупный мужчина лет пятидесяти степенной поступью направился к лифту. Нос его украшали очки в роговой оправе, а мощные пальцы железной хваткой сжимали туго набитый кожаный портфель. Спутанные волосы наползали на уши, но не закрывали их полностью. Почувствовав вибрацию в кармане пиджака, мужчина неторопливо достал мобильный телефон.

– Юлиан, привет! Тебя ждать? Все уже собрались!

– Да, буду, – коротко ответил Юлиан Дмитриевич, как к нему теперь обычно обращались коллеги, и разъединился.

Уже совсем скоро он вальяжно входил в помещение ресторана, где собрались на встречу его одноклассники. На крупных устах у Юлиана Дмитриевича играла тонкая улыбка состоявшегося человека.

Первой, кого он заметил сквозь толстые стекла очков, была, конечно же, Анна Петрова.

«Постарела! – удовлетворенно отметил про себя Юлиан, а потом мысленно добавил: – Хотя…»

Парадоксально, но в те редкие случаи, когда ему доводилось ее увидеть, сердце Юлиана начинало биться быстрее. Наверное, по привычке.

Ведь когда-то, лет тридцать пять назад… Перед его мысленным взором порой вновь всплывал ее чудный образ. Май месяц. Девятый класс. Школьные окна открыты. Пение птиц заглушает голос учителя. В воздухе витают ароматы весны. Он сидит на первой парте у двери. Анна, почему-то в легком светлом платье, а не в форме – и кто ее пустил в школу в таком виде? – отвечает у доски. Ее гибкий стан отчетливо виден на просвет на фоне окна. Она божественна! Желанна! Неотразима!

– Юлиан! Юлиан! Юлиан! – откуда-то издалека доносится голос учительницы. А он никак не сообразит, что обращаются к нему.

– О чем мечтаем? – спрашивает учительница, а Олег Лисянский тихо смеется. Этому смазливому хлыщу, видите ли, все весело, как и все дозволено.

Юлиан уже давно подозревал, что у Лисянского что-то было с Петровой. Это читалось в их взглядах. Хуже того, по слухам, на одной из вечеринок – Юлиан тогда болел гриппом и не смог придти – Лисянский и Петрова уединились в комнате, где оставались какое-то время. Узнать бы точнее! И главное, этот тип не прикладывал никаких видимых усилий, чтобы понравиться! Девчонки так и висли на нем, стоило ему повести бровью. При этом он не отличался разборчивостью. Но и Петрова тоже хороша. При всех уединиться! Сколько раз Юлиан убеждал себя, что питать слабость к такой распутнице ниже его достоинства. Но сказать проще, чем сделать. В легкомысленную красавицу Петрову была влюблена половина класса. Как уж тут устоять?

– Проводить тебя до дома? – насупившись от волнения, тихо проговорил Юлиан. После уроков он подкараулил Петрову за углом школы, так, чтобы никто не видел, и теперь старательно делал вид, что их встреча совершенно случайна.

– Привет, Юлиан. Проводи, но я сейчас в музыкальную школу, – с легкой улыбкой на очаровательных устах отвечала Петрова. Она всегда была ко всем очень доброжелательна.

«Ты другим ведь так же улыбаешься», – мрачно подумал Юлиан и в который раз безрезультатно потащился провожать Петрову до музыкальной школы.

Ныне солидный Юлиан собрался было удостоить Анну покровительственным кивком: он был наслышан о ее семейных неурядицах и сложностях на работе. Но Анне было как всегда не того – она что-то оживленно щебетала на ухо Максиму Верховцеву в дальнем конце длинного стола, за которым собралось человек пятнадцать.

Юлиан Дмитриевич обосновался на свободном стуле, который жалобно скрипнул под опустившейся на него тяжестью. По правую руку сидела Елизавета Плаксина, а по левую – Толстопальцев, невысокий человек средних лет ничем не примечательной наружности.

С Костей Толстопальцевым одно время они были очень дружны, особенно в студенческие годы: вместе выпивали и выступали по женской части. Тот, правда, пошел учиться на экономиста, а потом преуспевал в какой-то крупной коммерческой компании. Тогда-то их отношения и подпортились. Толстопальцев начал сильно действовать Юлиану на нервы. Главным образом раздражали бесконечные упоминания коммерсанта о дорогих ресторанах и австрийских горнолыжных курортах, которые молодой математик не мог себе позволить и презирал.

Но с некоторых пор много воды утекло. В частности, Костя лет пять, как потерял работу, и теперь они с сыном жили на зарплату жены – завуча в школе.

Что же касается Елизаветы Плаксиной, то это была изможденного вида женщина, суховатого телосложения, осанка и выражение лица которой сохранили следы былой привлекательности. Всю жизнь она проработала преподавателем биологии в университете и уже лет десять упорно писала кандидатскую диссертацию. К своему мужу, старшему преподавателю той же кафедры, она имела большие претензии. По мере того, как их дочь взрослела, взаимопонимания между членами семьи становилось все меньше. Временами вспыхивающий взгляд Елизаветы говорил о том, что она продолжала надеяться на лучшую долю.

Со своими соседями по столу Юлиан не виделся очень давно, но быстро сообразил, что перед ним благодарная аудитория. Вскоре, разгоряченный двумя рюмками водки, он полностью завладел вниманием своих двух слушателей. Свою речь Юлиан для большей доходчивости подкреплял наглядными пособиями – великолепными фотографиями. В его планшете их было великое множество.

Вот он еще молодой преподаватель сурово взирает на студентов с кафедры. Черная доска за его спиной испещрена формулами. Вот снисходительно улыбается – за ним величественная громада здания МГУ ^[8].

А вот он на каком-то вокзале.

– Где это ты? – спрашивает Елизавета.

– Страсбург, Франция. Я там работал не один год, – небрежно отвечает Юлиан.

– Даа… – протягивает Елизавета в восхищении.

– Приглашают, – комментирует рассказчик.

– Даа… – опять протягивает Елизавета. Ее интонация красноречивее междометий передает потаенный смысл: «Мне бы так!».

– Ты, наверное, французский знаешь в совершенстве?