Еще о женьщинах - Андрей Ильенков Страница 17

— Что вот?

Автор выразительно посмотрел на свою жену, и она прочла в его упорном и несытом взоре немую мольбу вкупе с разгорающимся вожделением. Молодая женщина знала, что, охваченный им вполне, супруг станет туп и энергичен до невменяемости и всякие разговоры с ним будут тщетны.

— Ещё чего! — воскликнула она, окинув автора весьма презрительным взглядом, втайне надеясь, что он обидится. Так и произошло, а поскольку повод для обиды был совершенно непроизносим вслух, тем более при ребёночке, которого они благовоспитывали, то автор был вынужден это проглотить.

— Ну что, давай сперва сумки?

— Я их могу взять с собой.

— Ага! Давай, Гена, я понесу сумки, а ты — меня!

Проблема возникла нешуточная. Если перенести сперва ребёночка, то он, оставленный по ту сторону лужи без присмотра, отнюдь не медленно убежит в пампасы. Если сначала сумки, то вдруг их украдут. А если начать с жены, то ребёночек убежит в пампасы по эту сторону лужи.

— Кто украдёт?! — возмущён автор до глубины души.

— Ну кто-нибудь выскочит из леса и украдёт.

— Вот разувайся и иди, тогда не выскочит, — сказал автор, нисколько, впрочем не рассчитывая, что она это сделает, сказал так, лишь бы только поспорить.

— Ой, перестань, — она поморщилась и махнула рукой.

Поскольку все варианты были равно неприемлемы, то без разницы, какой предпочли. А кажется, Шишкину, благо имелся пистолет, поручили охрану сумок, чем он с удовольствием и занялся, правда, всё равно убежал в лес, но устроил там засаду и подкарауливал вора в кустах. И, кстати, он таки его поймал. Долго бил его, ломал ему руки, сапогами мял бока, а воришка, маленький оборвыш, харкая кровью, кричал: «Не надо, дяденька!» Шишкин же в свою очередь орал на него: «Ты не сознание, ты совесть свою потерял!» и опять раздавались глухие удары и стоны.

А автор нежно обнял женщину за спину и бёдра, а она его за шею, и понёс. Но тут у неё в попе зазвонил телефон, она машинально сунула руку в карман, отпустив шею, и автор заорал, что роняет её, а она тоже заорала и снова обхватила носителя, причём уронила в грязь телефон, которому это очень бесполезно. Автор мгновенно поставил её на ноги и подхватил ценный аппарат, который ещё не успел погрузиться в густую грязь, и таким образом спас. Женщина была чрезвычайно благодарна за телефон и даже не упрекнула за некогда белые кроссовки, но уже не стала их снимать, а дошла до суши так. А счастье было так возможно, вот вам и за городом, что уж говорить за сам город. Хотя я, честно говоря, и сам не понял, зачем вру, ведь на ней были никакие не кроссовки, а какие-то туфли, и вовсе даже коричневые.

Но вернёмся к плантографии. Я решил было прослыть концептуальным художником, всюду ходить с пачкой бумаги, коробочкой сажи и дедушкиным мочальным помазком для бритья и предлагать знакомым и малознакомым женщинам сделать оттиск для моей выставки «Терпсихора плюс». И даже одна девушка, Лёля Собенина, научила меня, как это правильно делать. Оказывается, не сажа, а типографские краски, бумага и непременно губка и мыло, чтобы потом собственноручно умывать ноги моделям, и чтобы никакого сексизма, и на таких условиях, якобы, любая дама с радостью мне даст, а Лёля охотно поможет организовать выставку. Однако я застенчив и лишь изредка обращался с этим предложением к женщинам, да и то в ответ неоднократно бывал коммуникативно унижен. И немудрено: концептуализм концептуализмом, а фетишистский душок этой затеи слишком силён, сколько ни ссылайся на Пушкина, Сологуба и Тарантино. Затея провалилась, а остатки уникальной коллекции я пропил.

Но не пьянства ради, а саморазрушения для, потому что так жить нельзя. Потому что я хожу по городу в любую погоду, и все женщины обуты, а та единственная, которая нет, тоже приносит порой неисчислимые страдания. Вытерпев две недели по моим рецептам, она после совершенно глупейшей, беспричиннейшей, телефонной ссоры приходит домой, сбрасывает туфли и идёт в ванную. Она становится в неё и включает горячую воду. Она сперва приподнимает одну ногу, и на слегка пожелтевшем дне ванны какие-то секунды сохраняется чёрный отпечаток подошвы, но уже пенистый поток ржавой воды делает его всё бледнее, уносит в канализацию наше произведение декоративного искусства тела! Бешено носится по радиусу сливного водоворота высохший было окурок, розовеют от горячей воды щиколотки. Остаётся только грязь под ногтями, но ненадолго; и, бешено оттерев почерневшие пятки пемзой, она достаёт маникюрный набор и использует его в качестве педикюрного. Слёзы медленно текут по моим щекам. Вслед за никелированными орудиями пытки на свет извлекается крем для ног…

…Я ли их не холил, не целовал, брезгуя и восхищаясь, не пачкал, рефлексируя над каждым штрихом! Постой, глупая женщина, — ломать не строить! Вспомни, каких трудов и терпения нам стоило привести твои ножки в такое состояние! И вот они сейчас, после десяти минут разрушения: распаренные, горячие, розовые и чистые, как новорождённые поросята, — тупые, мягкие и холёные.

Итак, однажды летом, когда две недели стояла невозможная жара и взбесились все социал-кровавые собаки, я твёрдо решил, что покончу с собой по причинам вполне отвлечённым, если не встречу правильную девушку.

Потому что в мире обутых женщин жизнь не стоит труда быть прожитой. Я пишу стихи о любви, а читать их будет гимназистка в тёплых домашних тапочках, и если один из них свалится, то откроется белоснежная или розовая ножка, для которой ковровый ворс всё-таки грубоват. Гимназистка станет самой искренней моей поклонницей, и мне как сочинителю это будет очень лестно, но жить в таком мире как человек я всё-таки не хочу. Я жду лирического наступления весны, когда зацветут сады, поля и луга, чтобы по ним гуляли нарядные барышни в ярких кроссовках, и я перестаю ждать этого наступления. Для меня с равным успехом на Земле могла бы трещать ядерная зима, с равным успехом можно жить на Луне, в Антарктиде или Атлантиде. А ещё лучше в Аиде.

На селе пейзанки собирают колоски и с визгом мочатся в кустах. От своих городских сверстниц они отличаются только жаростойкостью — у них на ногах не босоножки, а галоши с шерстяными носками. Я ем омлет и давлюсь от мысли, что где-то от зари до зари трудятся доярка и птичница в одинаковых резиновых сапогах. Такая же история с мясом, маслом и хлебом. И я поддерживаю угасающие силы одним трупным чаем, но только индийским, из Индии, где, говорят, с этим делом пока всё в порядке, но, думаю, ненадолго. Потому что пятнадцать лет назад свердловские цыганки сплошь и рядом ходили босиком, а теперь никогда, и я думаю, что Индию ожидает то же. Я искал! Я целыми днями бродил по городу под палящими лучами солнца, сначала насквозь промокала рубаха, потом — трусы, я натирал себе подмышки, поясницы, промежности, я обшаривал самые злачные уголки города, то есть улицы и переулки, примыкающие к пляжам и водоёмам, часами стоял на набережной, выезжал на садовые участки и в окрестные сёла — и что же?

А то, что чудо произошло и я встретил такую правильную девушку, но, увы, слишком поздно. Я окончательно спился с кругу и успел стать импотентом. Зато врач остался жив, но кому это теперь нужно.