Дай на прощанье обещанье - Татьяна Булатова Страница 17

– А дети?

– А дети меня поддерживают и говорят: «Работай, мама, пока не надоест. А надоест – не работай. Прокормим. С голода не умрешь».

– А вы?

– А что я? По мне, так как скажут. Но пока силы есть, работать, конечно, надо. Зачем это на шее сидеть? Намучаются еще… Успеют…

Чтобы оттянуть тот самый обозначенный Адой рубеж, дети, не сговариваясь, напевали матери в оба уха: «Хватит… Пожалей себя… Всех денег не заработаешь… Людей незаменимых нет, не думай…» Делали они это с одинаковым энтузиазмом по одной-единственной причине: зная характер Ады Львовны, можно было со стопроцентной уверенностью сказать, что поступит она с точностью до наоборот. И дочь, и сын, а впоследствии и зять, и сноха неоднократно имели возможность это проверить, и не на чьем-нибудь, а на собственном опыте.

– Мама, – звонила сноха и предупреждала: – Завтра воскресенье. Пасха. Ждем вас к обеду.

– Я принимаю твое приглашение, дочь, – с определенной долей официальности отвечала Ада Львовна. – Кто еще будет?

– Только свои: вы и Галя.

– Правильно я понимаю, моя дочь тоже получила приглашение? – все так же официально интересовалась Ада Львовна. – Ко скольки мне приехать?

– Мама, к обеду.

– Неужели я помню, во сколько вы обедаете?! Я не была у вас уже год!

«А Новый год?! А Рождество?! А день рождения сына в феврале? Твоего, между прочим, сына. А 8 Марта?!» – хотела проорать в трубку сноха Василиса, но умудрялась взять себя в руки и спокойно сообщить:

– Мама, мы ждем вас в два.

– В четырнадцать? – невозмутимо уточняла свекровь.

– В два. Слышите, мама. Не в двенадцать! Ровно в два.

– Ты хочешь сказать, что я не могу отличить два от двенадцати?

– Я просто повторяю. В два.

– Я не заставлю себя ждать, – великосветски изрекала свекровь и приезжала на такси ровно в двенадцать.

– Ма-а-ама! – вопила Василиса. – У меня же ничего не готово!

– Кто бы сомневался! – восклицала Ада Львовна. – Дай, думаю, помогу, а то ты вечно ничего не успеваешь к приходу гостей.

Василиса в бессилье роняла руки и плелась на кухню, чтобы завершить начатое дело до того, как оно окончательно потерпело полный крах. В бытовом отношении все, за что бралась ее свекровь, обязательно заканчивалось полным фиаско. Кстати, Ада Львовна это всегда признавала.

– Каждому свое, – вздыхала она, глядя на разлитый по столу экзотический соус, рецепт которого содержал безумное количество разных ингредиентов. – Говорила я тебе: лучшее – враг хорошего.

– Господи, мама!

– Дочка, ты не права. Сроду мы с Игорем и Галкой никаких соусов не ели, и тебе нечего…

Василиса с ненавистью смотрела сначала на мужа, потом – поверх головы Ады Львовны, а затем – снова на мужа. Самой себе Василиса казалась похожей на метроном, который заперли в желтой деревянной пирамидке.

– Как ты все это выдерживаешь? – выспрашивала Василису печальная Галка, с удовольствием поменявшая грозную фамилию Скуратова на веселую Гуцуляк.

– А ты?! – теряла терпение Василиса.

– Я не выдерживаю, – признавалась Галка. – Я ору!

– А какое я имею право на нее орать?

– Никакого.

– Вот именно.

– Я тоже никакого, – рассуждала Галка и с восхищением смотрела на невестку, запертую в пирамидке условностей. – Наору, а потом стыдно. Знаешь, что она сделала?!

Василиса махнула рукой – от греха подальше.

– Нет, ты только послушай, – настаивала Галка и торопилась рассказать о событиях, произошедших давно, но по сегодняшний день вызывающих чувство легкого недоумения. – Я когда замуж выходила, регистраторша спрашивает: «Какую фамилию брать будете?»

– А у тебя что? Выбор был?

– Ну, какой у меня был выбор? Смеешься?! Или Скуратова, или Гуцуляк.

– И что?

– И то. На росписи всегда говорят: «По обоюдному желанию молодожены решили носить фамилию…» В общем, ты знаешь…

– Ну…

– Короче, объявляют нас со Славой мужем и женой и фамилию называют, мол, Гуцуляк.

– И что такого? – недоумевала Василиса.

– Да ничего. В ресторан приехали – все поздравляют, подарки дарят. И тут мама встает и говорит: «За здоровье тех ворот, откуда выйдет новый род! Урра!» А потом – хлобысь на поднос сберкнижку и на Славку смотрит. Тут и тамада подлетела: «Не обидела зятька, тещенька?»

Зятек покраснел, глаза опустил.

– Чего молчишь? – наскакивает на меня тамада. – За мужа вступайся.

И я, как дура, возьми да сберкнижку-то и открой.

– Ну? – замерла Василиса.

– А там – двадцать пять тысяч.

– Ничего себе! – охнула Василиса. – Это в восемьдесят девятом году-то?

– Это в восемьдесят девятом году-то, – гордо подтвердила Галка.

– А вы что? Квартиру купили? По тем временам – это ведь деньги немалые!

– Какую квартиру?! – простонала Галка. – Сберкнижка была оформлена на фамилию Скуратова. Сразу-то не посмотрели. Нужды не было. Тут – дефолт. Сунулись, а я уже несколько лет как паспорт поменяла. На Гуцуляк. Пока доказывала, что Скуратова – это тоже я, все деньги сгорели. Сама же помнишь, что было!

Василиса с жалостью смотрела на блаженную Галку, искренно недоумевая, как это можно было не проверить, на кого оформлена сберкнижка, или как можно было отложить покупку своей собственной квартиры и вместо этого жить со свекровью?! Ладно бы денег не было! Были! Ада Львовна в смысле бережливости была примерной матерью: все на благо потомкам! Когда-то она жила с твердой уверенностью в том, что никогда не станет делить с детьми свою жилплощадь, ибо свято веровала в актуальный смысл народной пословицы: «Без детей горе, а с детьми вдвое». И пока маятник жизненного метронома этой женщины застревал на отметках «самостоятельна», «востребована», «полна сил», «сил еще много» и так далее, Ада Львовна даже мысли не допускала, что день воссоединения с детьми все-таки наступит.

В день своего семидесятилетия почетный деятель здравоохранения Ада Львовна Скуратова собрала торжественное собрание трудового коллектива и с чувством глубокой скорби сообщила коллегам:

– Пора и честь знать.

«Неужели сокращение?» – ошибочно подумали сотрудники станции «Скорой помощи» и преждевременно огорчились.

– Нет, не сокращение. Увы… – выдохнула в пространство конференц-зала Ада Львовна и публично написала заявление об увольнении.

В честь неожиданно наступившей весны работники станции «Скорой помощи» постановили организовать прощальный банкет, чтобы совесть потом не мучила. Потому что столько лет под Адой – это подвиг. Ну и вообще: «Баба-то она деловая. Путная. Лишнего не спросит, а семь шкур спустит. Но все равно – жалко». Жалко, когда императрицы уходят на покой по собственной воле, а не по решению революционного правительства недовольных подчиненных…